Керен Певзнер: Исповедь убийцы

Он зашелся в рыданиях. Я прислушалась. Телефон жил своей жизнью, чтото в нем потрескивало. Я одернула юбку так, чтобы карман с телефоном оказался у меня на коленях и снова громко сказала:

- Додик, я не хочу оставаться в парке леуми, поедем ко мне. У тебя машина новая, "Форд". Поедем. Я тебе кофе сварю.

Он поднял голову с руля. Взгляд был удивленный.

- Ты думаешь вернуться домой? Ты же гнала меня, когда я приходил к тебе. Как же. У тебя дома этот, программист. Зачем тебе Додик? Ты соизволила выслушать меня только когда сидишь привязанная. Иначе я тебе просто неинтересен. И другие такие же дряни, как и ты. Им я платил деньги за визит, а потом убивал, как собак. Они тоже не хотели слушать меня. Только за деньги соглашались. Этот, из клиники... Хотел положить меня в больницу и лечить. Пусть своих наркоманов лечит! А другой! Тоже мне сосед называется, а плату за прием взял. Только тогда выслушал. А обо мне можно книгу написать - такая у меня жизнь. На магнитофон меня записывал.

- А где кассета? - вставила я вопрос в его страстный монолог.

- Я забрал ее. Сначала взял - он не хотел отдавать, возражал, - а потом наказал его. И поделом!

Я чувствовала, что разговор подходит к концу. Сколько можно было продлевать его? Но я не теряла надежды. Додик тем временем продолжал:

- Сейчас ты все знаешь. Когда встретишься там, наверху с Богом, расскажи ему обо мне. Я не виноват.

"Расскажите государю-императору, что, дескать, живет в таком-то городе Петр Иванович Бобчинский..". - пронеслось у меня в голове. Вслух я сказала:

- Додик, я понимаю, почему ты так не любишь врачей-психиатров - они тебе достаточно насолили, - Господи, пусть только он не почувствует моего лицемерия, - но недавно был убит православный священник, а он-то за что?

- Все они одинаковые, - выкрикнул он с гневом, - я думал, что они там святые, а оказалось, что я для него пустое место, падаль вонючая.

- Успокойся, Давид, почему ты так подумал? Он тебя обидел?

- Я пришел к нему, думал, что он лучше, чем эти, доктора недоделанные. Хотел душу излить, ведь наболело! Для чего же они, в церкви, исповедь придумали?

- Подожди, ты же еврей.

- Да? Это я там был евреем, у моих родителей именно это было в паспорте написано. А вот бабка, материна мать, была православная. Когда я был маленький, таскала меня в церковь, креститься заставляла, иконы целовать. Это она мне про исповедь рассказала. "Ой, благодать-то какая, внучек, - вдруг сказал он изменившимся голосом, - как выйдешь с исповеди, покаешься в грехах своих тяжких, на душе легко-легко, будто ангел крылом осенил..." Врала она, бабка моя, Евдокия Никитична! - заключил он решительно.

- Почему врала? - я уже не знала, о чем спрашивать.

- Потому! Когда пришел к этому попу, думал, что то, что эти не сделали - у него получится. Раскрылся перед ним, всю подноготную вывернул. Он начал отделываться от меня, говорил, что надо молиться и верить и тогда мне Бог поможет. Общие слова, просто отговорки бездушные. Я ему про психиатров рассказывать начал. А он, я сразу увидел, испугался и чуть полицию не позвал. О себе, гад, думал. Про тайну исповеди забыл! А о том, что мне плохо и не понимает никто - это ему совсем неинтересно было. Вот и получил по заслугам, все, что ему положено. Ничего, ничего, всем достанется! - он, блуждая до этого взглядом по сторонам, вдруг пристально посмотрел на меня.

Мне стало страшно. Да так, что струйка холодного пота потекла между лопаток. Блестящие безумные глаза смотрели на меня в упор. Я судорожно стала шарить руками вокруг себя, надеясь вырваться каким-то образом.

Не отрывая от меня безумного взгляда, Додик пошарил левой рукой под сидением и вытащил большой нож.

"Все, - подумала я, - вот и конец... " И еще подумала, что Дашка останется сиротой, хорошо хоть квартиру успела купить...

Господи, что за чушь мне лезет в голову. Но вслух я сказала:

- Ну зачем тебе это? Не надо.

И я решила сопротивляться до последнего, несмотря на ремень.

Додик взвесил в руке нож. Потом вроде бы извиняясь, сказал:

- Не с руки как-то в машине, я же не левша.

Он открыл дверцу и собрался выходить.

Вдруг в кустах послышался шорох, навстречу Додику метнулась какая-то тень. Раздался звук удара и шум падающего тела. В открытую дверцу машины заглянут Михаэль Борнштейн. Я ахнула.

- С вами все в порядке, Валерия? - спросил он, хмурясь.

- Да, только я не могу отстегнуть этот проклятый ремень.

Борнштейн принялся возиться с замком, но не смог меня освободить. Он поднял нож, валявшийся на земле и в два взмаха перерезал тугой корд.