Мария Брикер - Босиком по снегу

— Ларка! Чаво дверь не закрываешь? Смотри, ща как мужики со всего района понабегут, потом не жалуйся! — старик мерзко захихикал, выкинул непотушенный окурок на лестницу, пошаркал к соседской двери, открыл и зашел в квартиру. — Ларка! Дверь закрой, кому говорю. Где ты, твою мать? — некоторое время было тихо, но спустя минуту раздался дикий истерический крик: — Убили!!! Ограбили!!! Милиция!!! Караул!!!

Саша сорвалась со своего места и сломя голову бросилась вниз по лестнице, чуть не сбив с ног Свистуна, который, услышав шум, помчался ей навстречу. Они выскочили на улицу, добежали до какого-то слабоосвещенного двора, плюхнулись на деревянные ящики, сложенные у служебного входа в продуктовый магазин, и постарались отдышаться.

— Что случилось? — спросил Лешка, обеспокоено глядя на Сашу, точнее, на ее распухший нос.

— Все очень плохо, Леш, — обреченно сообщила Саша и рассказала Лешке все, что произошло.

— Да, полный трендец, — внимательно выслушав Сашу, тяжело вздохнул Свистун и почесал макушку. — А я видел, что какой-то мужик из подъезда выходил, но Крюгера не узнал. Когда я в машину к нему лазил, лица его не разглядел, он спал, положив голову на руль.

— Узнал, не узнал, какая разница! Получается, что тот список, отмеченный у него в еженедельнике — это список обреченных на смерть. На смерть, Лешенька! И самое ужасное, что я в этом списке стою под номером «один». Он всех нас приговорил. За что? Почему я попала в этот список? И вот что странно: Лариса эта тоже воспитывалась в детском доме, как и я. Вероятно, буквы «Д.Д.» — означает детский дом. Это сумасшедший француз зачем-то убивает бывших детдомовок и всех, кто мешает ему это осуществить. Но на этом он не успокаивается и ворует трупы. Боже мой, Лешенька — он действительно Крюгер! Самый настоящий Крюгер из фильма! Может быть, у него раздвоение личности?

— По поводу раздвоения личности — ничего сказать не могу, кроме того, что оно начинается от задницы. Извиняюсь, я не психиатр. А вот версию относительно бывших детдомовок можно легко проверить. Завтра нужно к этой, как ее, ну, к бабе под номером «три», к Алине Репиной смотаться. Только я один к ней поеду, а ты меня будешь ждать дома.

— Вот еще! — возмутилась Сашенька.

— Что значит — вот еще! Неужели не понимаешь, что если ты опять с ним нос к носу столкнешься, он тебя узнает и прибьет. Так что не выступай, будешь ждать меня дома.

— Но он не просто убивает и трупы тырит — он еще что-то ищет. Сосед Ларисы кричал «ограбили», видно, в ее квартире тоже было все перевернуто вверх дном, как и у меня. Фигня какая-то. Предположим, что француз — не сумасшедший маньяк и список этот не случаен. А он не случаен, потому что наши фамилии замелькали в его еженедельнике еще до его приезда в Москву. Выходит, что у кого-то из нас троих есть что-то, что ему нужно позарез. Одно могу сказать наверняка — у меня точно нет того, что ему нужно, поэтому умирать за просто так мне совсем не хочется. Адреса-то он уточнял уже в Москве, похоже, меня с кем-то перепутали, Лешка.

— Может, и перепутали. Демидовых в Москве наверняка полно. Но если нет? Ты уверена, что у тебя нет того, что ему нужно? Сань, подумай? От родителей, может, что осталось?

— От каких родителей, Лешка? Я из детского дома!

— Но это ведь не значит, что тебя в капусте нашли?

— Да, это не значит, что меня в капусте нашли, — разозлилась Саша. — Это значит, что моя мать была последней сукой. Проституткой! Нагуляла меня непонятно от кого и бросила на произвол судьбы.

— Она жива?

— Нет, умерла от передоза в каком-то притоне. Но я ей до сих пор не могу этого простить. Она должна была позаботиться обо мне! Ты не представляешь, как я жила. Мне теперь и ад не страшен, потому что я через него уже прошла. И помогла мне в этом моя «образцово-показательная» школа — интернат! Смотри, — нервно крикнула Саша, трясущейся рукой расстегнула полушубок и подняла кверху свитер.

— Что это? — растерялся Лешка.

— «Клеймо баловницы» называется. Директор наш мне отметку на всю жизнь оставил. Это след от его ремня! Металлическая пряжка глубоко рассекла мне кожу на животе, и этот уродливый шрам на всю жизнь теперь останется.

— За что? — потрясенно спросил Лешка.

— Булку из столовой украла, потому что жрать хотелось! Я чуть не умерла от боли. Две недели отлеживалась. А врачиха наша, заклеив мне рану пластырем, сказала, что если я буду выступать, то она мне обезболивающее не даст, потому что я тварь последняя и баловница. — Саша вдруг пришла в себя, смутилась и растеряно посмотрела на Свистуна. — Прости, Леш. Прости меня. Я не хотела тебя грузить, само собой вырвалось.