Буало-Нарсежак - Убийство на 45 оборотах

— Ничего, — сказала Ева.

— Вы никак не связываете эту смерть с гибелью вашего мужа?

Ева прекрасно разыграла удивление, смешанное с любопытством.

— А что, — спросила она, — есть связь между?..

— Ну, это еще вилами по воде писано, — сказал Борель. — Если хотите — рабочая гипотеза. Мы просто обязаны рассмотреть все возможности, даже самые невероятные.

Еле слышно задребезжал телефон. Борель схватил трубку, и лицо его на мгновение изменилось.

— Я занят, — резко сказал он.

Он тут же снова улыбнулся, может быть, чуть снисходительно, и лицо его приняло прежнее любезное выражение.

— Тут есть одна деталь, из мира грез… женский голос… Вы читали газеты? Вы в курсе?

— Да, — сказал Лепра.

— Ну так вот, — продолжал Борель, хитро прищурившись, — помните анонимное письмо, написанное женщиной… Улавливаете связь?

— Не вполне, — призналась Ева.

Борель улыбнулся с видом профессора, который понимает, что завысил требования.

— С одной стороны, моя дорогая, у нас лежит письмо, цель которого — скомпрометировать вас, с другой — некая таинственная особа, возможно, нанесла визит Мелио за несколько минут до его смерти. Может, это одна и та же женщина? Видите, куда я клоню?

Внезапная радость осветила лицо Евы.

— Понимаю, — сказала она.

— Как только я идентифицирую почерк, — заключил Борель, — победа за мной. Пока же…

Он встал, подошел к низкому столику и указал на магнитофон.

— Я хочу попросить у вас помощи. Я тут, понимаете, записываю «грудные голоса, как у некоторых певиц на радио», как выразился наш таксист… Само по себе это не так уж и неприятно, но беда в том, что они все похожи.

Он включил магнитофон.

«Улица Камбон, 17-бис… да, вот здесь, спасибо… улица Камбон, 17-бис… Сколько я вам должна?.. Улика Камбон, 17-бис… Остановите чуть дальше…»

Голоса сменяли друг друга, произнося эту бесконечную фразу, нелепую, нереальную. Борель посмотрел на Еву. Он так чудовищно умен или чудовищно глуп? Он все так же улыбался, не отпуская кнопки магнитофона.

«Улица Камбон, 17-бис… откройте, пожалуйста, окно… улица Камбон, 17-бис…»

Он выключил магнитофон.

— Вообще-то, — сказал он, — я должен был бы вызвать всех обладательниц грудного голоса, поющих на радио, для очной ставки с шофером… Но это, естественно, невозможно, и по стольким причинам! У некоторых есть покровители… большие шишки… это, скорее всего, послужило бы причиной для скандала… нет… лучше так…

Он снова пустил запись.

«Улица Камбон, 17-бис… я спешу… улица Камбон, 17-бис…»

Запись кончилась, и Борель вздохнул.

— Они все называют адрес Сержа Мелио и добавляют несколько слов… так, все равно что… и никаких обид… Но это нам ничего не даст. Как, скажите на милость, он сможет узнать голос?

— Тогда зачем? — спросила Ева.

— Долг службы, мадам, — ответил Борель.

— Я тоже, — сказала Ева, — должна произнести: «улица Камбон, 17-бис»?

— Если вас не затруднит.

Лепра вцепился в подлокотники кресла. Он недоверчиво смотрел на Бореля, но комиссар был как никогда любезен.

— Подойдите сюда, — продолжал он, — вот… я пускаю кассету… говорите не торопясь, в микрофон.

— Улица Камбон, 17-бис, — проговорила Ева. — И побыстрей, пожалуйста.

— Достаточно, — сказал Борель. — Спасибо.

И снова жеманно принялся потирать руки.

— Для меня эта запись — просто коллекция автографов… Несравненный сувенир.

— Правда? — прошептала Ева. — Тогда вы должны были бы попросить, чтобы они спели… Почему бы и нет?

Она посмотрела на Лепра, натянуто улыбнулась и вновь взяла крохотный микрофончик.

— Если вам это доставляет удовольствие, — сказала она Борелю. — «Я от тебя без ума», — объявила она.

Включилась запись. Лепра вскочил.

— Ева!

Но Ева уже подносила ко рту микрофон. Она пропела вполголоса первый куплет, не сводя глаз с Лепра. Она обращалась к нему. К нему и к Флоранс, которую она уничтожала своим талантом, к Флоранс, которая в эту минуту была стерта с лица земли. Вызов, звучавший в ее голосе, придавал словам Фожера невыносимую грусть. Это прощальное песнопение, созданное им для Евы, стало в кабинете полицейского прощанием Евы с Лепра. Постепенно лицо Евы исказила гримаса какой-то глухой муки. Голос ее прерывался, торжествовал, погибал. «И в нем, и во мне она всегда любила саму себя», — думал Лепра. Ева напела припев без слов, не размыкая губ, словно колыбельную. Казалось, песня доносится издалека, впитывая расставания, встречи, отъезды. Борель качал головой в такт.