Игорь Скорин - Я отвечаю за свою страну

— А чего Семка-то не на уроках?

— Кто его знает. Появляется он на них, как ясный месяц…

— Ну, хорошо, Лукинична. Я принесу гантели, а ты крепкого чайку завари.

Минут через двадцать Федорков направился к дому Нюшки Полуниной, который виднелся сквозь оголенные ветлы в проулке, усадеб через шесть от дома Лукиничны.

Нюшка нажила рыжего Семку по вольготному делу. Подросток рос на улице, по характеру — оторви да брось, учиться не хотел. Тянули его из класса в класс педагоги силком, застревал раза два на второй год. Семка любил в школе только два предмета — рисование и историю. По остальным выше троек оценок не получал.

У Павла с Семкой дружба. Он его пытался наставить на путь истинный, но чересчур уж запущенный отрок. А ведь способный, сметливый, до ПТУ бы дотянуть…

В красных резиновых женских сапогах с кисточками-помпончиками на голенищах, в материнской же замурзанной куртке-болонье, Семка крутил рыжей непокрытой головой, целился из лука в какую-то фигуру на большом листе бумаги, прикрепленном на двери сарая. Лук у Семки был сделан, видно, из гибкого и упругого стебля черноклена, синхронно пружинил с натянутой тетивой. Пущенная Семкой стрела летела точно в цель, но крутил порывами ветер — и стрелу относило.

— Правей бери! Правей!

Павел заторопился, его охватило мальчишеское чувство свободы, азарта, отголоски ушедшего детства.

Семка обернулся и сказал шепелявым голосом:

— За гантелями? Я верну… дядя Пас. Первый раз, сто ль? Тебя же не было, дядя Пас…

— А Лукинична?

— Она не разресает, дядя Пас…

— Не зови меня дядей Пашей. Я как учил? По уставу зови — товарищ лейтенант. А ну-ка, посмотрим, в кого это ты стреляешь, Семка! Ага, мишень из клубной афиши сделал?

— Пиночета расстреливаю, — шмыгнул носом Семка.

— Пиночета? — переспросил Федорков, приближаясь к сараю. — Ну-ка, ну-ка. А почему ты не на уроках?

— Отпустили. У Нин Иванны бюллетень…

Подходя ближе, Федорков все больше различал нарисованную броскими штрихами фигуру человека в мундире, с узким лицом, в пенсне, в галифе и офицерских сапогах. На голове генеральская фуражка с высокой тульей. И впрямь на Пиночета похож. Способный Семка.

— Стоп, Семка! Нос-то чего не нарисовал? Что это у него вместо носа-то? — дрогнувшим, ликующим от радости голосом спрашивал Павел, хотя сам уже ясно видел: вместо носа у Семкиного Пиночета красовалась наклейка от перцовой настойки — два ярко-красных стручка под углом друг к другу. — Чего ж носа-то не нарисовал, Семушка, дорогуша ты моя? — Павел готов был расцеловать конопатую, будто забрызганную физиономию Семки.

— Такой нос поприглядистей, — авторитетно заявил Семка.

— Верно. А где ты взял-то его… нос такой? Не нос, наклейку-то эту? Мне, знаешь ли, очень понравился твой рисунок. И стреляешь ты важнецки: раз, два, три, четыре попадания! Может, у тебя еще такая наклейка есть? Я их, понимаешь ли, как марки собираю, коллекционирую. У тебя еще есть?

— От бутылки отклеил. Их у нас в сарае стук пять стоят на ясике.

— Принеси-ка мне две. А кто их поставил в сарай?

— Софер… какой у нас раза три обедал с матерью, карнаухай. Он из района, на МАЗе ездит.

— Это у которого свитер зеленый на груди в белую елочку?

— Верно!

— Только у него фамилия не Карнаухов. Зубков его фамилия.

— Фамилию не знаю. У него ухо сломанное, свитер зеленый с елочками.

— Та-ак, Семка. Веди-ка меня в твой сарай и показывай.

Семка отворил дверь сарая. Там на полу валялись две бутылки из-под перцовки.

— А мать их не мыла?

— Не-е, он их сразу выбросил, как выпили. Мать сказала мне: вымой и наклейки отмой. А мне они понравились, жалко — порвутся.

— Где она бутылки покупала?

— Она не покупала. Карнаухай принес, сказал, что у него этого добра-а-а-а…

— Ну, ладно, Семен. Дай-ка мне ключ от сарая. Вечером верну. Нынче мне крутиться, знаешь, сколько? Во, по горло! Ну что, брат Семка, я тебе должен сказать… Подальше, Семка, держись от этих злодеек с наклейкой. Ты, брат, лучше рисовать учись. Из тебя, может, новый Репин получится.

Оформив с понятыми изъятие бутылок из сарая, Федорков направился к своему пункту.

Серые нависшие тучи вдруг сыпанули мелким дождем, ветер начал затихать, повеяло сыростью. А для Федоркова будто солнце засияло. Он почти бежал к своему пункту. Первым порывом было позвонить Журавлеву, похвалиться, что ухватился-таки за кончик нити от запутанного клубочка. Но едва набрал две первые цифры, как рука с телефонной трубкой начала опускаться. Павел бросил ее на рычажки.