Игорь Скорин - Я отвечаю за свою страну

Семейная жизнь у меня не получилась, все есть — и ничего, — продолжала она. — Муж — солидный, уважаемый на работе человек, скоро должен получить повышение, приглашают начальником отдела в одно учреждение. Ему льстит моя красота, только и всего, общего же у нас ничего нет, знакомые не ходят к нам. Цветы дарит к Восьмому марта или дню рождения, а то и забудет. Игорь не спрашивал ничего, просто смотрел в глаза и угадывал. Поехали вместе в отпуск. Там решили пожениться. В конце отпуска он стал нервничать, все не мог по делу с каким-то Резо встретиться. Я уехала раньше, Игорь с юга дважды звонил. В день приезда с аэродрома тоже позвонил. Условились: как освободится, даст знать — и встретимся. У телефона прождала весь вечер, такого еще не бывало. Поехала в одиннадцать к нему домой, ключ у меня есть. Прождала до двух ночи, больше просто не могла, да и бессмысленно было. Выпила бутылку киндзмараули, искурила две пачки сигарет, кофе до боли в сердце напилась. Домой пришла неживая, поняла — стряслось что-то страшное. Места себе не находила. Мне же в милицию заявить — кто я ему? И тут пришли вы. Вы извините, но у вас вид человека, приносящего несчастье. Вчера после вашего ухода вспомнила, как даже в отпуске, встречая вас, я чувствовала беспокойство.

Мне известна антипатия многих людей к нашей работе. В человеке заложен протест против власти, против хоть признаков насилия, хотя при самом небольшом размышлении легко представить, что было бы без этого самого «насилия».

— Мне эта трагедия совершенно непонятна. Игорь был человеком широким, добрым, он не мог иметь врагов.

Я вытащил из стола южные фотографии.

— Что за люди ваши попутчики?

— Навряд ли они имеют отношение к убийству. Валентин Раздольский, — тронула она на фотографии «сына», — закадычный приятель Игоря с детства. Уехал он раньше всех. Его отец, Аркадий Михайлович, вечно был занят своими болезнями.

— Кто та брюнетка, что была несколько дней с вами?

— Эля Соболева из Ленконцерта. Приезжала к Вале на три дня.

— Вы ничего не заметили странного, неестественного в поведении ваших друзей?

Она пожимает плечами.

— Может, люди подозрительные на юге попадались?

— Не помню. Одно точно — Игорь часто нервничал, раздражался, что не мог застать Резо в Гагре.

Я спросил про улыбающегося.

— В конце отпуска раза два видела. Ничего толком не знаю. Тоже старый приятель Игоря, лип к нему. Чем-то он отталкивал, хотя в известном обаянии ему не откажешь; если хотел, сердечнее его человека не найдешь.

— Пробовали вы искать Игнатьева?

— Из его знакомых я знаю только Валентина, да и то плохо. Несколько раз ему звонила, говорила с родителями и не могла понять: то ли его нет дома, то ли его не зовут к телефону.

Большего у нее, пожалуй, не узнать, и я ее отпускаю. И она уходит в своем коротком пальто, слегка покачиваясь на высоких каблуках, как все красивые женщины. Рассказ Инги ясности не внес. Помимо участников компании, возник еще Резо, не говоря уже о том, кто улыбался на фотографии. Последний напомнил мне детство, блокадную 206-ю школу.

…В феврале 1942 года в наш дом у Нарвских ворот попали три снаряда. Через неделю мы переехали в квартиру на Фонтанке, ближе к работе матери. Весной город стал оживать, и вскоре после нашего переезда я оказался во вновь открытой 206-й школе, собравшей всех выживших ребят с огромной территории от Загородного проспекта до площади Островского и от Чернышева переулка до Невского. Тогда-то я и познакомился с пареньком, удивительно похожим на смеющегося на фотографии. Он был невысок, горбонос, ходил в сапогах, водился с бедовыми ребятами. Я его чем-то обидел, теперь не вспомнить чем. Были мы с ним одинакового роста и одинаково худые. Ответить на обиду словом он не смог, зато через два дня подвел ко мне в школьном дворе высокого парня, который, не говоря ни слова, ударил меня кулаком по лицу и ногой в пах. Много лет я о нем ничего не слышал и только года два-три назад встретил случайно у входа в ресторан «Садко». Лысоватый, с брюшком, он кого-то терпеливо поджидал, созерцая длинные носки своих забрызганных грязью ботинок. Он узнал меня и уловив мой взгляд, напыщенно произнес: «Такова жизнь». Теперь он воскресал в моей памяти, помню о нем все, кроме имени и фамилии…

Следующего по очереди — «папу», Аркадия Михайловича Раздольского — решил навестить прямо на работе. Когда я встречал его на юге, мне хотелось подойти и поздороваться — так он похож на главного врача нашей стоматологической поликлиники Михаила Абрамовича, и каждый раз в последний момент вспоминал, что тот отдыхает в Варне. «Папа» — высокий, гладкий, с прекрасной шевелюрой, с поставленной улыбкой золотого рта, отменно одет. Профессия зубного врача ему очень бы пошла: благородная и, говорят, доходная. Оказался «папа» всего лишь портным, то есть портным, возможно, первоклассным, просто в наш век «не звучит» эта профессия. «Папа» вышел ко мне, как к заказчику, — веселый, занятой, внимательный. Который раз вижу, как меняется лицо, казенной становится речь, как человек теряет свою индивидуальность, когда подобные встречи происходят внезапно. Многие люди начинают мучительно вспоминать свои несуществующие грехи. Эти метаморфозы — ценный материал для социологов, исследующих модную тему «Человек и закон».