Виктор Попов: Степняки

В последнем недосягаемом усилии взвыли винты и - тишина. А в тишине, которая была в этот момент особенно обостренной и мудрой, голос чуть исступленный, как звук рвущейся материи:

- Дома, товарищи...

Вышел второй пилот, сказал буднично:

- Вылазь, приехали.

Для пилота это был и обыкновенный день, и обыкновенный рейс: через Вену в Марсель, а потом обратно на черноморское побережье. Вот уже скоро месяц, как он возит из Франции репатриантов - бывших военнопленных. Пилот настолько привык к тому, как ведут себя возвратившиеся, что его уже не трогают ни их слезы, ни бессвязные выкрики. Не волнуется уже пилот волнением возвратившихся. Это ведь только на первых порах - радость встречи. А как она обернется, встреча-то. Месяц перевозит его машина репатриантов, и пилот знает, что, когда люди выйдут из самолета, их построят по четыре в ряд...

- Стано-вись!

Изо дня в день, много месяцев подряд слышали бывшие пленные эту команду на чужом языке, исполняли быстро и бездумно. Но сейчас она была необычной - русской была, родной! Повторять ее и то радостно:

- Становись, товарищи, становись...

Шли по четыре в ряд, через весь город, в бараки. Но барачная неприють не вызывала протеста. Понимали люди: не все возвращаются с незамутненной совестью, не все имеют одинаковое право на гостеприимство Родины...

* * *

- Андресян Сандро Саркисович?

- Точно.

- Как в плен попали?

- Под Харьковом попал. В окружении был.

- Не бежал из плена?

- Почему не бежал? Четыре человека бежали. На цементном заводе прятались. Потом с партизанами мосты рвали, железную дорогу рвали. Командиром товарищ Леон был.

- Какой Леон?

- Товарищ Леон. Командиром партизан был.

Склонившись над протоколом допроса, лейтенант что-то быстро стал писать. Шелестело перо, шелестела новенькая портупея. Иногда лейтенант задавал неожиданные вопросы и, не давая Сандро времени подумать и вспомнить, требовал ответа. Сандро не боялся спутаться - он на самом деле из плена бежал, на самом деле партизанил, на самом деле отрядом командовал товарищ Леон. Фамилии его, правда, Сандро не знал, да о ней лейтенант и че спрашивал. Его интересовало иное.

Вот, например, Андресян говорит, что город, куда его привезли немцы, называется Вильфран, а на карте такого города нет. Шамбера тоже нет. Сандро не подозревал, что глотает окончания, и настаивал, что такие города есть. Как же нет, когда около Шамбера он впервые во Франции увидел овечек. Тогда он еще показал товарищу Леону на пастуха и сказал: "Чабан". А товарищ Леон повторил, запоминая новое слово: "Тша-бан". Есть такой город. Шамбер и окрестности его очень похожи на Армению. Есть горы в сосне и виноград, и абрикосы.

Никак не может понять Сандро, чего же добивается от него лейтенант и почему поглядывает так пронзительно. И вопросы задает по нескольку раз одни и те же. Этот, например: с какого года Андресян в армии.

С 1937 года Андресян в армии. На финском фронте бывал, в Бессарабии был, на Халхнн-Голе воевал. Везде воевал. И что за толк одно и то же спрашивать...

Э, а вот это уже кажется толк, лейтенант интересуется, кем теперь Сандро быть думает. Тем, конечно, кем и до армии:

- Чабаном. Овечек пасти стану.

Четырнадцать лет Сандро было, когда пошел он помогать отцу чабанить. Четыре года помогал, три - сам по себе пас. Брынзу научился делать. А брынза!.. Такую брынзу только в Чочкане делают. Не бывал товарищ лейтенант в Чочкане. Как жалко, что не бывал. Родился там Сандро, совсем недалеко от Алаверди. Придется лейтенанту по делам в Алаверди быть, пусть в Чочкан заедет.

Но лейтенант не обещал гостевать. Он взглянул на Сандро и повторил:

- Чабаном хочешь?

- Овечек пасти стану, - радостно подтвердил Сандро.

...Сидим мы с Сандро на пологом берегу соленого озерца. Свежий ветер гнет долу опушенные солью полынные кустики, волочит по лугу кружевные шары перекати-поля. Попадают мертвые шары в озеро и катятся, катятся по мертвой тусклой воде, даже ряби за собой не оставляют. До того густ в озерце рассол, что войдет в него человек по грудь и дальше идти не может - не пускает вода. Смотрит Сандро в крутую озерную глубь, покусывает измочаленную травинку, говорит ни с того ни с сего:

-- Станут топить в такой воде - не утонешь.

- Это ты о чем?

- За жизнь думаю.

- На людей сердишься?

- Я в партии много лет. Сердился бы, так не вступил.

Притащил откуда-то ветерок лохматую ошурку сена, потрепал, подвесив к репейному будылью, потянул дальше. И скользить бы сенцу по воде, не угляди непорядок Сандро. Не поленился же, бежал шагов двадцать.