Виктор Попов: Степняки

Георгий Тимофеевич слушал, время от времени кивал, соглашался, но ответил вовсе для меня неожиданно:

- Вот вы говорите об авторитете. А что он такое?

Ведь авторитет не вещь, рукой не пощупаешь. Одним кажется, что Петр Иванович, к примеру, авторитетен, а другие его так охарактеризуют, что только держись.

- Здесь уж мнение большинства. Остальное - субъективизм.

- Так-то оно так, но ведь любое суждение вам субъект излагает. Вот хотя бы обо мне. Разрешил я сегодня этому субъекту взять автомобиль, чтобы комбикорм на двор привезти, он ко мне - всей душой, отказал... подойдите к нему в этот момент, он на меня сорок бочек арестантов накатит. Сорок, да еще одну... Для пущей достоверности.

- Вопрос в том, как отказать.

- Именно. Отказать и разрешить - тоже. Иной разрешает, будто услугу делает, другой отказывает, словно рублем дарит. А вот если человек не властен ни разрешать, ни отказывать, а его, тем не менее, все считают авторитетом?..

- В житейских делах, что ли?

- Ив них - тоже. Кстати, напрасно вы иронизируете. Житейский авторитет, по-моему, самый трудный.

Деловым человеком не каждый сельчанин себя назовет, а что по житейской части он - дока, редко кто сомневается. И уж если селянин в этом качестве кого признает, значит тот и в самом деле заслужил. Но вообщето житейский авторитет без делового немыслим. Знаете, как это в пословице говорится, хорошая слава дома лежит, худая - по дорожке бежит.

В том, что рассуждение это явилось неспроста, сомневаться не приходилось. Ясно же, что стояла за ним определенная личность, и Георгий Тимофеевич готовил подходящую почву. Я об этом спросил прямо. Георгий Тимофеевич кивнул:

- Совершенно верно. Ульяна Ерофеевна Кузнецова. Сейчас она у нас заведует нефтебазой. Я ее давно, еще с Ключевского района знаю. Партийная. Кажется, еще с довоенных лет... Впрочем, в дате, вполне вероятно, ошибаюсь. Только знаю - коммунистка старая. На разных работах се испытывали - полевым бригадиром была, дояркой, животноводом, кассиром в госбанке... и везде - признание. Бывают люди безотказные - куда ни пошли, всюду пойдут. И работать будут. Но только по обязанности, не по душе. У таких людей все от сих до сих размерено. Столько-то совхозной работе, столькото - домашней. При этом все помыслы - о домашней.

Все остальное - вроде нагрузки. У Ульяны Ерофеевны и то и другое--вместе. Нефтебаза. Проще, вроде, и не придумаешь. Заправил автомобиль, сделал о том отметку и сиди себе, жди следующий. А ночью? Это в городе круглосуточно заправка работает, у нас - до вечера только. Так вот Кузнецова, если в том производственная необходимость случится, ночь за полночь встанет и отправит машину в рейс. А во время посевной и уборочной такая необходимость каждую ночь по нескольку раз возникает. А Ульяне Ерофеевне уже пятьдесят пять. На пенсию могла бы идти, да отпускать не хочется. Впрочем, и сама она пока не собирается. Недавно мы одной работнице квартиру дали. И невдомек той, что ходатаем за нее Кузнецова выступала. Вообще, сама у себя она будто на втором плане. Это у нее, по-моему, необходимостью стало. Депутатская закалка.

- Она что у вас, депутат? Какого совета?

- Сельского. Только не у нас. Еще в тридцать седьмом, в первые выборы депутатствовала. У нее, если можно так сказать, авторитет свою биографию имеет.

Впрочем, что это о ней я да я, с ней самой поговорите.

* * *

Крохотный домишко, насквозь пропитанный терпким, въедливым запахом бензина. Глухое, без форточки оконце глядит на ворота, из которых вползают на территорию крутобокие самосвалы и голенастые вездеходы. Конторка нефтебазы.

Сидим. Разговариваем.

Медленно, трудно проходит передо мной жизнь женщины, с которой не хочет расставаться совхозная администрация, да которая и сама не торопится на отдых.

Хотя нуждается в нем, на мой взгляд, в полной мере.

Рассказывая, Ульяна Ерофеевна нет-нет да и проведет по глазам тыльной стороной ладони. Вздохнет тяжело, задумается. В один из таких моментов мне стало неловко и я сказал:

- Может не надо, потом когда-нибудь?

- А у меня и потом так будет. Я ведь не потому плачу, что жизнь тяжелая была, а потому что вспомнить есть что. Кому вспомнить нечего, у того и слез не будет. Нынче мои слезы - вода. От них томительно только, они не горькие. А были горькие. Такие горькие были, не приведи господь. Сейчас у меня покоя больше, чем переживаний. В мои года о ком больше переживают - о детях, конечно. Вот и я. Вы подошли, человек незнакомый, слышу меня спрашивает, я так и осела вся.