Владимир Кашин - …И никаких версий

— Ну хорошо, хорошо, — согласился Коваль. — Семь так семь. Точно вы не знаете. Также вы не знаете, что автор нового изобретения Журавель мог получить крупную сумму денег. А Вячеслав Адамович это знал?

— Его спросите, когда приедет.

— Он вам ничего об этом не говорил?

— Нет.

— Итак, подытожим нашу беседу, — записывая последний ответ Павленко в протокол, сказал полковник. — Вы ничего не знаете о последнем вечере Журавля. Вы были дома, занимались своими делами. Муж пришел где-то в седьмом часу, или около того, навеселе, вы его заставили поесть. И что же дальше? — отложил Коваль ручку.

— Он лег спать, — с удивлением в голосе произнесла женщина. — Что же еще?

— Так, так, — сказал Коваль. Ему было ясно, что Варвара Алексеевна что-то пытается скрыть. Она отрицала все, что хоть немного приближало полковника к уточнению времени, когда разошлись гости Журавля. Что заставляет ее так поступать? Ведь пока ее супруга ни в чем не подозревают. Значит, она сама уже не удовлетворяется версией несчастного случая и решила, что милиция ищет виновных.

— Почему вы все время говорите неправду, Варвара Алексеевна? — в упор спросил Коваль. — Вы за кого-то боитесь? За мужа?

В круглых совиных глазах женщины зажегся тусклый огонь.

— Не провоцируйте меня, товарищ полковник. Я никого не защищаю, ни за кого не боюсь. Будем откровенны: если кто и виноват в том, что не был выключен газ, так это или он сам, или его любовница Нинка, она еще оставалась и ушла позже. У них, знаете, были свои, очень странные отношения.

— Вы же не следили за временем!

— Я слышала через дверь, как она вызвала лифт и поехала. Лифт у нас так грохочет, что волей-неволей услышишь… Да в конце концов, если бы и Слава оставался, какое же это преступление?! Так что мне нечего скрывать, обманывать… и бояться нечего…

Коваль не мог не согласиться с логикой Варвары Алексеевны. Действительно, нетрезвый Павленко, если и уходил последним, скорее всего не обратил внимание на плиту, тем более что сидели они в комнате, а не на кухне.

Словно проверяя себя, Коваль вытащил из папки, которую принес в кабинет, фотографии квартиры Журавля, сделанные при ее вскрытии. Выбрал одну: из комнаты через дверной проем была снята плита и чайник на ней. Но это ничего не доказывает: чтобы обнаружить какое-нибудь несоответствие, заметить, что огонь не горит, а ручка повернута на газ, нужно было очень внимательно присмотреться.

— А мы никого в преступлении не обвиняем. Вы превратно меня понимаете, Варвара Алексеевна. Моя задача — выяснить обстоятельства смерти Антона Ивановича Журавля, установить истину. А обвинять будет прокурор, если обнаружится преступление…

Однако Коваль чувствовал, что Варвара Алексеевна чего-то боится и не искренна с ним. «И все-таки почему она не сообщила мужу о гибели друга?!» — думал он, пока женщина подписывала листы протокола.

«Почему? Чего она боится?»

Ответа Дмитрий Иванович не находил и, проставив время, размашисто расписался на пропуске.

Дмитрий Иванович считал, что хорошо знает свою Наташку, которую, не заметив, как это случилось, давно перестал называть «щучкой», и был уверен, что, живя отдельно от него, в квартире Ружены, она не забудет родительский дом.

Действительно, дочка частенько бежала из института не к себе, а к ним. Иногда усаживалась, как когда-то, в кабинете Дмитрия Ивановича, в его любимое старое кресло, и, благо отец всегда приходил домой поздно, готовилась к занятиям, пользуясь книгами по юриспруденции, которых у самой не было.

Не застав дочь у себя дома, Коваль обычно удовлетворялся сообщением Ружены, что та пообедала или поужинала и уехала.

Единственно, что удивляло Дмитрия Ивановича, так это то, что в последнее время Наталка могла исчезнуть буквально за несколько минут перед его приходом. Она очень переменилась. Казалось, девушка не скучала по отцу, даже избегала его, словно боялась, что он будет расспрашивать о том, о чем не была готова рассказать. Ружена — другое дело. Подружившись с ней, хотя сначала они никак не могли ужиться под одной крышей, Наташа откровенничала, как с подружкой. Дмитрий Иванович радовался, что между дорогими ему людьми установились добрые отношения, и в то же время как-то по-детски обижался, ревновал Наташу к Ружене, считая, что дочь все-таки должна быть ближе к родному отцу, а не к мачехе. В такие минуты ему вспоминалось, как дружно жили они вдвоем, как хорошо проводили редкие свободные у Дмитрия Ивановича вечера в задушевных беседах на большой, уютной кухне их старого дома.