Энн Перри - Воскрешение на Ресуррекшн-роу

— Все относительно. — Карлайл отправил в рот еще кусок гуся. — Полагаю, в Виндзоре обед лучше этого. — Проглотив кусок, он отпил глоток вина. — Но, с другой стороны, тысячи обитателей трущоб в какой-нибудь миле отсюда были бы рады и вареным крысам…

Доминик подавился гусем. Комната поплыла у него перед глазами, и с минуту он опасался, что сейчас покроет себя позором, так как его стошнит прямо на стол. Постепенно он пришел в себя, вытер рот салфеткой и наконец встретился взглядом с Карлайлом, который с любопытством наблюдал за ним. Он не знал, что и сказать. Это человек просто невозможен.

— Простите, — с улыбкой произнес Карлайл. — Мне не следовало портить хороший ленч разговорами о политике.

— О п-политике? — запинаясь, повторил обескураженный Доминик.

— Весьма неприятно, — согласился Карлайл. — Гораздо приятней беседовать о скачках или о моде. Как я видел, ваш друг Флитвуд носит теперь пиджаки нового покроя. Ему идет, как вы считаете? Нужно посмотреть, сможет ли мой портной сделать что-нибудь в этом духе.

— О чем вы, черт побери, толкуете? — в сердцах спросил Доминик. — Вы сказали «крысы». Я же слышал!

— Возможно, мне бы следовало сказать «работные дома». — Карлайл тщательно выбирал слова. — Или «законы о детях бедняков». Непонятно, что с этим делать. Вся семья в работном доме, и дети тоже, в окружении бродяг и попрошаек. Никакого образования и бесконечная работа с раннего утра до поздней ночи. Но это лучше, чем умереть с голоду или замерзнуть насмерть. Вы видели людей, которые попадают в работные дома? Представьте себе, какое влияние они оказывают на ребенка четырех-пяти лет. Вам известно, какие там болезни, какая пища и какая антисанитария?

Доминик вспомнил собственное детство: няня, потом гувернантка, затем школа, долгие летние каникулы. Рисовый пудинг, который он терпеть не мог, в пять часов чай с вареньем, чаще всего малиновым. А еще — песни у рояля, игра в снежки, крикет в солнечный день, сливы, которые они крали, разбитые окна, порка за дерзость…

— Вздор! — резко сказал он. — Предполагается, что работные дома — временный выход для тех, кто не может найти работу. Это же благотворительность, которой занимается приход.

— Да уж, благотворительность! — Карлайл очень ясными глазами смотрел на Доминика. — Дети трех-четырех лет вместе с отбросами общества. С самой колыбели они познают свою беспомощность. А сколько их умирает от гнилой пищи, духоты, от болезней, которыми они заражают друг друга…

— Тогда нужно положить этому конец! — решительно заявил Доминик. — Закрыть работные дома.

— Конечно, — согласился Карлайл. — Но что же дальше? Если дети не будут ходить хоть в какую-то школу, то никогда не научатся даже читать и писать. Как же им выбраться из этого заколдованного круга: бродяжничество, работный дом, затем снова улица и так далее? Что им делать? Подметать перекрестки зимой и летом? Идти на панель, а когда постареют — в потогонное заведение? Вы знаете, сколько получает швея за одну рубашку? Швы, манжеты, воротники, петли, четыре ряда швов спереди — за всю работу полностью?

Доминик вспомнил, сколько стоят его собственные рубашки.

— Два шиллинга? — предположил он, слегка сбавив цену.

— Какая неслыханная щедрость! — с горечью произнес Карлайл. — За такие деньги ей придется сшить десяток рубашек!

— Но как же они живут? — Гусь стыл на тарелке Доминика.

Карлайл развел руками.

— Большинство занимается по ночам проституцией, чтобы прокормить своих детей. А когда дети подрастут, они тоже идут работать — или вся семья попадает в работный дом, и цикл начинается снова!

— А как насчет их мужей? Ведь у некоторых, конечно, есть мужья? — Доминик цеплялся за какое-то логичное объяснение.

— О да, у некоторых есть, — ответил Карлайл. — Но дешевле нанять женщину, нежели мужчину: ей меньше платят. Поэтому мужчины остаются без работы.

— Это же… — Доминик не находил слов. Он сидел, пристально глядя на Карлайла.

— Политика, — пробормотал Карлайл, снова берясь за вилку. — И образование.

— Как вы можете есть? — удивился Доминик. Ему теперь кусок в горло не лез, и казалось неприличным продолжать жевать, если все, что сказал Карлайл, правда.

Сомерсет отправил кусок гуся в рот и сказал:

— Потому что если бы я переставал есть каждый раз, как подумаю о подневольном труде, нищете, болезнях, грязи и невежестве, то я должен был бы постоянно голодать — и что бы это дало? Один раз я попытался попасть в парламент, но проиграл. Мои идеи были крайне непопулярны среди тех, кто имеет право голоса. У подневольных тружеников нет права голоса, в основном это женщины и те, кто еще слишком молод, а также бедняки. Теперь я стараюсь добраться с черного хода до палаты лордов — через таких, как Сент-Джермин с его биллем и ваш друг Флитвуд. Им наплевать на бедняков — вероятно, они никогда не видели ни одного, — но крайне важно, чтобы они поддержали наше дело.