Джеймс Олдридж - Джули отрешённый

– Ну и пусть, – сказал я. – Про Бетт никто худо не подумает, так чего мне беспокоиться?

В следующую пятницу, после обеда, Бетт пришла в комнатенку, где помещалась редакция нашего «Стандарда», встала передо мной и сказала:

– Ты был совершенно прав, Кит. Джули просто не желает ничем себе помочь.

– Ты с ним виделась?

– Да, конечно,

– Ты из него хоть что-нибудь вытянула? Хоть словечко?

– В общем, нет. Если его не знать, можно подумать, что ничего не случилось. Он спросил, видела ли я Скребка.

– У, сволочной пес! – вырвалось у меня.

– Кит!

– Ладно, извини. И это все, что он сказал?

– Представь, он говорил больше обычного.

– О чем?

– Как ни странно, о математике. Он спросил, как проще всего разделить кратные четных и нечетных чисел. И существует ли для этого какое-нибудь правило.

– Так и спросил?

– Не так, но смысл был этот. Он хотел знать, сколько может быть четных чисел во всех числах, кратных двенадцати и кратных семи, и сколько нечетных. Или вернее, как можно проследить систему упорядоченного сопоставления.

– Ничего не понимаю.

– Мне понадобилось полчаса, чтобы понять, чего он хочет. Никак не могла сообразить. Но суть сводится к этому.

Я почувствовал, что все это как-то связано с тайной алгеброй Джули.

– А так он нормален? – спросил я. – Для меня ведь загадка, каков он сейчас.

– Конечно, нормален. Такой же, как всегда. Даже словно бы помягче. Но у меня ужасное, жуткое чувство, Кит: мне кажется, он решил – для него, мол, все кончено, будь что будет. Он совсем не замечает, где он. Просто не замечает.

– И не видно, чтоб он грустил? Или раскаивался? – спросил я. – Нельзя хоть по каким-то признакам понять, что же все-таки произошло?

Бетт ответила не сразу.

– Только одно. Он и всегда был бледный, а теперь стал прямо прозрачный, кожа у него такая тонкая, просто страшно представить, как он ложится лицом на эти грубые серые одеяла. Я бы хотела, чтоб ты с ним повидался, Кит.

Я сказал, что я тоже хотел бы с ним повидаться, и мы опять заспорили о моем отце и Стендише. Почему я не уговорю отца взять на себя дело Джули? Почему не попытаюсь?

– Я пытался, – сердито ответил я, – а он меня и слушать не стал.

Бетт вздохнула, и когда она ушла, я подумал – вот и ее надеждам тоже конец.

Но назавтра (то была суббота, день получки) я роскошествовал в ресторане «Совершенство» по соседству с нашей редакцией, – ел дорогое, полтора шиллинга порция, мороженое с фруктами, и тут рядом села, вытянув шелковые ножки, Норма Толмедж. И сказала, что к ней приходила Бетт.

– Она хочет, чтоб я уговорила старика Стендиша отказаться от дела Джули, тогда за него сможет взяться твой отец, – сказала Норма.

– Ох, нет! Так не годится. Она с ума сошла.

– Почему? Чем это плохо? – спросила Норма. – Ты же сам этого хотел.

– Да, но только сперва мне надо уговорить отца.

– Она его уже уговорила.

До меня дошло не сразу. Потом я откинулся на стуле и захохотал.

– Ты чего смеешься?

– Мог бы и раньше догадаться, – сказал я.

– Не будь болваном.

– И ты ей обещала поговорить со Стендишем?

– Ясно, обещала.

– Какими же волшебными словами она тебя околдовала? – спросил я.

– Неважно, что она говорила. Ты ведь вроде думаешь, только твой отец и может вызволить Джули. Так она мне сказала, и уж, верно, тебе виднее. Так вот, когда завтра старик Серебряный придет к нам на воскресный обед, я ему скажу, чтоб он передал это дело твоему отцу.

Меня вдруг восхитил весь яркий, пламенеющий, грешный облик Нормы. Она любила красный цвет, и коленки у нее были голые, а грудь торчала торчком.

– А вы когда-нибудь ссоритесь друг с другом? – спросил я.

– Кто с кем?

– Ты с Бетт.

– Чего ради мне ссориться с Бетт?

– Не знаю, но…

– Вот еще! Она не осуждает меня, а я не осуждаю ее. Если хочешь знать, из всех городских девчонок Бетт одна мне по душе.

– Естественно.

– И если кто может уговорить Джули защищаться, так это Бетт.

– А ты не ревнуешь?

Как все, кто растет без матери, накрашены у них губы или бескровны, богаты они или нищи, ходят в отрепьях или в шелку. Норма была очень уязвима, насмешка и недоброе слово ее легко ранили.

– Бессовестный! – вскинулась она. – Зачем ты об этом?

– Извини, – покаянно сказал я. – Это во мне взыграл злой дух.

– Ты не злой дух. Ты верхогляд из глухомани, – сказала она с полнейшим презрением и к моему мороженому с фруктами и к профессиональной беспристрастной сдержанности, которую я на себя напустил.