Николай Загородный - Раскрытие тайны

«Дальше эксперты утверждают, что убийца был в брезентовой одежде, скорее всего в дождевике, — рассуждал Гаршин, читая заключение об исследовании отпечатка локтя, оставленного на песке, и спросил себя: — А кто из железнодорожников не имеет такой одежды, — ведь почти каждый? Впрочем, всё выяснится, эта улика тоже пригодится».

В кабинете Гаршина уже ярко горел вечерний свет, когда вошел Самарцев Он вынул из кармана записную книжку и стал докладывать, что из 117 работников станции и депо, не бывших на смене в час происшествия, 25 занимались в вечерней школе, 10 выезжали в город, 45 были на вечере самодеятельности в местном клубе, остальные — дома. Кто же эти 37 человек?

Пришлось поздним вечером вызвать начальников отдела кадров депо и станции и попросить для ознакомления личные дела этих тридцати семи. Как и следовало ожидать, почти все они были вне всякого подозрения. Внимание, правда, привлекло к себе личное дело слесаря депо Леонида Кузьменко, 1924 года рождения. Как было видно из документов, он судился за хищение хлеба в колхозе. Был уличен и в попытке приписать выработку в нарядах уже на работе в депо. Пьянствует, имеет взыскания за нарушение трудовой дисциплины. Но Кузьменко оказался совсем приземистого роста, физически хилым. Ему, конечно, было не под силу перенести на себе грузное тело убитого обходчика и сдвинуть рельсы. Обувь Кузьменко носит тридцать девятого размера, у преступника — сорок второй. Но, может быть, он действовал не один? Это пока ничем не подтверждалось.

Так, осторожно и подробно продолжали сотрудники знакомиться с личными делами железнодорожников.

Следствие продолжалось уже четыре дня, когда на прием к Гаршину неожиданно попросилась какая-то старушка с краснощеким белобрысым пареньком. Назвалась она Михайловой Прасковьей Андреевной, а о пареньке сказала, что он ее внук, Алешка. Старушка была маленькая, с подслеповатыми глазами, но торопливая, видно, привыкла всюду чувствовать себя как дома, рассудительная женщина. Она развернула принесенный ею в мешковине пакет и положила вдруг на стол подполковника тяжелые кирзовые сапоги. Сапоги были густо покрыты плесенью.

— Это вам, товарищ начальник, — медленно произнесла она.

Гаршин удивленно смотрел то на старушку, то на сапоги.

— Не понимаю вас, Прасковья Андреевна, — ответил Гаршин.

— А что ж тут понимать, один сапог-то без каблука, — как бы испытывая подполковника, загадочно сказала женщина.

— Да, он действительно без каблука, — протянул Гаршин и, рассматривая развороченную подошву у задника, где когда-то находился каблук, он стал что-то вспоминать.

— Так это же, батюшка мой, наверно, сапоги того ирода, который хотел сделать крушение, когда дежурил на стрелке мой внук, вот этот, Алешка, — сказала, наклоняясь к столу, Прасковья Андреевна. Алешка при этом приподнялся, но ничего не сказал.

— Так ты, парень, и будешь стрелочник Алексей Огоньков! — широко улыбаясь, проговорил Гаршин и, подойдя к смущенно залившемуся краской юноше, обнял его за плечи.

— Теперь всё понимаю, всё вспомнил. Спасибо вам, Прасковья Андреевна! Только где же вы достали эти сапоги и, главное, чьи они? — спросил Гаршин и сел на стул перед столом напротив старушки, внимательно слушая ее неторопливый рассказ.

Оказывается, хозяином пары сапог может быть только квартирант Михайловых, слесарь депо Василий Бражник. Живет он у Михайловых уже третий год. Парень вроде как парень, а сапоги эти и вызвали у старушки сомнение.

— А где же были эти сапоги? Знает ли Бражник, что вы их нашли? Знает ли он, что вы пошли ко мне? — быстро спросил Гаршин.

Нет, Бражник ничего обо всем этом не знал. Сапоги же оказались во дворе Михайловых, в старом, давно заброшенном колодце. Как раз в этот самый колодец, а он довольно глубокий, попал Шишка.

— Кто это Шишка? — спросил совсем повеселевший Гаршин.

— Алешки моего рыжий, да такой, знаете, озорной пес, — отвечала Прасковья Андреевна и продолжала: — И Шишку было жалко Алешке, а мне за Алешку тоже страшно — колодец-то темный, как в дыре. Парень всё же решил спуститься. Дала я ему свое согласие и сама, старая, помогала привязать веревку к ближнему дереву, груша-то была, помогла обвязаться и внуку. Полез он туда. Слышала, как лаял там от радости Шишка — как они выберутся, — думаю, — но смотрю, Алешка мой с Шишкой в обнимку тянется по веревке. Шишка у него смирно сидит на плечах, а под мышкой у Алешки вот эти самые сапоги. Видела я их у Бражника раньше, а с зимы не вижу.