Ольга Володарская: Призраки солнечного юга

— Я с ней не знакома, — удивленно проговорила Сонька. — Кто это?

Ответить Юрий не успел, так как в сей момент с арестованной произошел небольшой конфуз — она споткнулась о камень, и чуть было не свалилась. Спасла ее от падения хорошая реакция конвоиров, они успели ее поддержать, зато очки, на носу не удержались и соскользнули на землю, одновременно с ними с волос соскочила резинка…

И пред нами предстал совершенно другой человек!

Без очков лицо стало наивным, благостным, на переносице тут же обнаружился небольшой шрам. Кудри, избавившись от резиновых тисков, мгновенно встали шапкой, заклубились вокруг лица…

— Женя! — ахнула Сонька. — Это Женя!

— Кто? — переспросил Геркулесов.

— Наш сосед! Он из Ростова! Он поэт!

— Преподаватель в школе, — добавил Юрий. — Филолог.

— Но он же мужчина! — осипшим голосом проговорила Сонька. — А это женщина… Вон у нее грудь!

— А у Жени не было? — поинтересовался Юра.

— Не было, конечно, он же мужчина…

— Но ведь он купался в футболке, — вспомнила я. — Говорил, что у него крапивница…

— Так значит, он под футболкой грудь прятал? — осенило Соньку. — Но зачем?

— Он, наверное, трансвестит, — высказалась я. — Или транссексуал, я не помню, чем они отличаются…

— А как ее… его… ее зовут? — встряла Сонька.

— Женя. Евгения.

— И фамилия у нее…

— Ганец. В девичестве Заяц.

— Она еще и замужем была? — не поверила она.

— Фиктивный брак. Чтобы фамилию сменить.

— И как эту Евгению к мужику поселили? В путевке же должно указываться, что у нее пол женский…

— В путевке только Ф.И.О.

— Ну и что? Как Евгений пусть и Ганец поселила к Павлу Аляскину?

— Вы хотите услышать историю с начала до конца? — спросил Юрий.

— Хотим, — горячо заверили мы.

— Хорошо, вы ее услышите… Только имейте в виду, — он грозно зыркнул на нас с Сонькой. — Если хоть пикните кому…

— Юра, не волнуйся, — прервал его Коленька. — Я тебе обещаю, они будут молчать.

— Ладно, Коля, под твою ответственность… Пойми, я не имею права… Только из уважения к тебе… — Он подошел к стоящему на подоконнике старенькому магнитофончику, достал из кармана аудио кассету, вставил ее и включил «Пуск». — Слушайте внимательно. Дважды прокручивать не буду…

Мы навострили уши, притихли.

Сначала из магнитофона слышался только слабый треск, но минутой спустя, раздался знакомый чуть хрипловатый голос.

— Меня зовут Женя Заяц. Бесполое имя, не правда ли? Сразу и не поймешь, то ли бабе оно принадлежит, то ли мужику… Мне оно никогда не нравилось… Да еще эта фамилия, будто не фамилия, а кличка… До тридцати двух лет я была Женей Заяц. И только семь лет назад стала Ганец. Вышла замуж, чтобы сменить фамилию, чтобы забыть… Не помогло, конечно, но я хотя бы попыталась…

Качество записи оставляло желать лучшего, к тому же говорила Женя не очень внятно, иногда просто тихим шепотом, делая огромные паузы между предложениями, по этому нам пришлось сильно напрячь слух, чтобы понять все до конца.

— Я никогда не ощущала себя женщиной… Никогда… Не знаю, фамилия ли с именем тому виной, или то, что я с детства дружила с мальчишками… Хотя мужчиной я себя тоже не чувствовала. Нечто бесполое… Унисекс… Я ходила в брюках, коротко стригла волосы, не красилась, но при этом жестокие мальчиковые игры в войну меня тоже не привлекали… И к девочка меня не тянуло, чтоб вы знали… Я не буч, ну вы, наверное, знаете таких… мужеподобные бабы, активные лесбиянка, я видела их у нас в Ростове, мне они не понятны… И всякие трансвеститы… Подделка, что те, что другие, я никогда не хотел походить на них, просто мне бы хотелось родиться мужчиной… Во мне было много мужского: взгляд на жизнь, пристрастия, привычки, даже походка, мама всегда меня ругала за мальчишечью походку… Да еще это имя… Но не об этом речь! Лет до двадцати жилось ничего, но потом, когда все начали сбиваться в пары, я поняла, как одинока. Думала, родись я мужиком, я бы и женщин любила, а так… Ни к мужикам не тянуло, ни к бабам… А любить-то хотелось, особенно после двадцати… Я тогда только институт закончила, устроилась работать в престижную школу, ушла от мамы в общежитие, думала начну новую жизнь… Но! Стало еще хуже. Меня невзлюбила директриса, ей не нравилась моя бесполость, или как она выражалась, мужиковатость, она видела в этом угрозу для учениц! Она считала, что я подталкиваю их разврату только своим внешним видом… Пришлось научиться носить юбки, каблуки, красить губы и укладывать волосы… Так я научилась быть похожей на женщину… Быть похожей, но и только… — Повисла еще одна пауза, сопровождаемая шуршанием, не иначе следователь сменил бумагу. — До тридцатника дожила монашкой. Работала в школе, тихо жила в общежитии, на досуге читала, писала стихи. С людьми общалась мало, потому что с женщинами болтать о всякой ерунде не интересно, а мужики в свою компанию не брали… Влюбилась один раз, в коллегу. Звали ее Елена, миленькая такая, пухленькая, смешливая. Любила я ее на расстоянии, не домогалась… Да, если честно, никакого секса с ней мне хотелось, просто нравилось за ней наблюдать, разговаривать с ней… Но прошло это, не заметно прошло, видно, не сильно я ее и любила… — Послышался тяжкий вздох, такой тяжкий, что даже плохое качество записи не могло этого скрыть. — И вот на тридцать первом году жизни поехала я в санаторий. Назывался санаторий «Солнечный юг», знакомое название, не правда ли? Не очень мне хотелось ехать, да путевку дали бесплатно, глупо было отказываться… Тем более, вдали от дома, от школы, от мегеры директрисы, я могла побыть собой… И вот тут начинается самое интересное… — Женя невесело хмыкнула. — В путевку, как и положено, было вписано мое имя: Заяц Евгения Николаевна. Но в пути на нее крем пролился, для загара… Пара капель упала как раз на окончание имени и отчества… Кто бы мог подумать, что эти расплывшиеся буква сыграют такую весомую роль в моей судьбе… Когда я по приезде пришла в администрацию устраиваться, дежурная, глянув на заляпанную путевку и на меня, всю такую мужеподобную: в брюках, кроссовках, со слабовыраженной грудью и короткой стрижкой, решила, что Заяц Евгении… Николавев… мужчина. Паспорт она тоже не очень внимательно просмотрела, по моему, только гражданство и проверила, а серию и номер я по памяти сказал… Так я стала тем, кем мечтала стать всю жизнь… Мужчиной. Пусть только на три недели… Меня подселили к веселому хохлу, кажется, его звали Петро, он беспробудно пил и беспрестанно ел чеснок. Хороший мужик, добрый, только приставучий очень. Все звал меня по бабам и норовил споить… С ним мне хорошо жилось, он был постоянно под мухой, по этому не замечал некоторых странностей моего поведения… Я никогда не писал в писсуар, никогда не раздевался до гола, даже на пляже, никогда не мылся в общем душе, и по возможности избегал тесных объятий, а обниматься Петро любил, особенно напившись горилки… Это было хорошее время… Я сдружился, позвольте мне употреблять это окончание, ведь именно тогда я ощущала себя полноценным мужчиной… так вот, я сдружился с несколькими мужиками. Мы вместе ходили в пивную, где вели разговоры о футболе и рыбалке, играли в бильярд, катались на катамаранах, ходили на танцы… Я даже как-то закадрил одну дамочку, так, для смеха, ну и чтобы парни от меня отстали, они ведь не одной юбки не пропускали… До конца отпуска оставалась всего неделя, когда я встретил… нет, теперь уже встретила… Я встретила ЕГО! Вася Галич! Он и в сорок шесть был красавцем, а уж в тридцать девять… Настоящий мачо, высокий, мускулистый, с горящими черными глазами, с копной волнистых, тогда лишь посеребренных сединой, волос… В нем чувствовалась порода, и он просто излучал сексуальную энергию… Все санаторские бабы по нему сохли, что отдыхающие, что обслуга… Влюбилась и я. — Женя то ли всхлипнула, то ли вздохнула, и не понятно, чего в этом всхлипе было больше: горечи или восторга. — Так горячо и страстно может влюбиться только изгой. Только моральный урод! Пародия на мужчину, карикатура на женщину! Я полюбила его со всей страстью старой девы, и со всем пылом перезрелого холостяка… Я — человек робкий, даже зажатый, для меня подойти к незнакомому человеку большая проблема, но к Василию я подошла тут же… Увидела, влюбилась, подошла. Я не робела, на мне же была маска, маска мужчины… Причем, именно в тот момент я ощущала себя самой настоящей женщиной… Женщиной, готовой к любви… Я заговорила с ним, попросила закурить, рассказала какой-то пошлый анекдот. Мы подружились… Он называл меня Заяц, превратил фамилию в прозвище, я не обижалась. Я прощала ему все! И невнимание, и приступы ярости, и жадность. Да, он был скуповат, несдержан, отстранен. Иногда он проходил мимо меня, не поздоровавшись… Он был капризен, инфантилен, впрочем, как и все красавцы… Он был женат, но при этом не пропускал ни одной юбки. Ни одной! Он презирал женщин, и не мог без них прожить и дня… Он был слаб, я теперь это понимаю, тогда же я принимала эту слабость за мягкость, надменность за самоуважение, желчность за остроумие. Я ошибалась на его счет, я была слепа, как любая влюбленная баба… — Женя прокашлялась, перевела дух, после чего продолжила. — Даже когда я прозрела, а прозрела я очень скоро, я все равно продолжала его любить… Потому что любовь не признает компромиссов и не нуждается в аргументах. Она или есть, или ее нет! Хотя… Я допускаю, что у более уравновешенных, рассудочных, сдержанных людей все по-другому… Быть может… Но я по-другому любить не могла… — Она застонала. — Господи! Как я страдала! Особенно от того, что представилась ему мужчиной, ведь будь я женщиной, у меня был бы шанс, тем более, что он был крайне не разборчив в связях… Так в любовных терзаниях прошло шесть дней. На следующий я должна была покинуть санаторий. Вася предложил отметить это дело, я с радостью согласилась. Мы пили с ним весь вечер. Слава богу, что вино, а не водку, иначе я свалилась бы под стол. К двенадцати часам мы уже были в том блаженном состоянии, когда море по колено, и Вася предложил мне проникнуть в проклятый номер (тот самый 666, о котором до сих пор рассказывают небылицы) и поохотится на призраков. Сам Вася жил в 665, и клялся мне, что самолично слышал стоны и плач, раздающиеся в соседнем номере, а мы оба знали, что на тот момент люкс пустовал…Ему, как видно, хотелось острых ощущений, а мне хотелось быть с ним, по этому я согласилась, хоть и считала это глупым… Прихватив с собой бутылку вина, мы двинули. Но не на лифте, и не по центральной лестнице, нет, для особого куража мы решили подняться по пожарной. Вы, наверное, в курсе, о какой я лестнице говорю, тогда она считалась пожарной и была открыта круглосуточно… Мы достигли тринадцатого этажа как раз в 00 часов. Полночь. Самое бесовское время! Открыли дверь — Вася умудрился стянуть у горничной универсальный ключ — вошли. Не включая света, сели на диван, тесно прижавшись друг к другу, и стали ждать… То ли в тот день у призраков был выходной, то ли я совсем осоловела из-за близости его сильного тела, но я ничего не слышала, ни стонов, ни всхлипов, только оглушительный стук своего сердца… Мы просидели так, безмолвно, не шевелясь, минут тридцать (видит бог, это были самые счастливые полчаса в моей жизни!), потом плюнули на призраков и, усевшись на пол, распили оставшееся вино. Вот эти полбутылки и сыграли со мной роковую роль… Я очень резко опьянела, я и до этого была под мухой, но как-то держалась, а тут… Меня развезло, я не могла себя контролировать… — Речь ее стала отрывистой, путанной, по голосу было ясно, что она страшно волнуется. Тут же послушался звон стекла, видимо, ей дали воды, а она разбила стакан. Наконец, все стихло, даже не было слышно извечного шуршания пленки. И в этой тишине раздался ее тихий, но внятный голос. — Я призналась ему в любви! Взяла и призналась… Господи, видели бы вы его лицо! Его аж перекосило от отвращения… И тут я поняла, какую глупость совершила, ведь я знала, как он ненавидит голубых… Вася вообще ненавидел всех, как он выражался, извращенцев. И геев, и лесбиянок, и трансвеститов, и зоофилов, всех! Еще он терпеть не мог негров, китайцев, евреев, цыган, нищих, больных, убогих! Бездомных собак он бы расстреливал, как и бомжей, и калек-попрошаек, и цыган! Цыган он почему-то особенно ненавидел, хотя на мой взгляд, в нем самом текла цыганская кровь… Впрочем, все это не важно, важно то, что я призналась ему в любви… Да, призналась… Но я, кажется, уже об этом говорила… Он ударил меня по лицу! Грязный педик, — процедил он, — я давно заметил, как ты на меня смотришь… Я люблю тебя, повторила я и, скинув с себя футболку, показала ему свою грудь… Это не помогло, даже усугубило положение… Увидев мое женское тело, он аж передернулся и начал методично, спокойно, зло меня обзывать. Как он только не поносил меня… И двустволка! И извращенка! И блядь! А я твердила только одно — я люблю тебя! Вот тут он и озверел… Не знаю, вино ли на него так подействовала, или моя обнаженная грудь, но он ринулся ко мне и с каким-то животным урчанием вцепился зубами в мой сосок. Потом повалил на пол. Ах любишь? — шипел он, расстегивая ширинку. Ах любишь! Тогда получи! Я испугалась! Конечно, я хотела бы заняться с ним любовью, я только и мечтала об этом последнюю неделю… но то, что он хотел со мной проделать сейчас… это была не любовь… Я попыталась отстраниться, потом увернуться, потом защититься, но… Он был очень силен, к тому же похоть и вино утроили его силы… Я заплакала, взмолилась, чтобы он меня отпустил… Я отдамся тебе и так, шептала я, только не делай мне больно, ведь я девственница… Но так ему было не интересно. Так ему отдавались все. Все бабы санатория мечтали о его ширинке, а он мечтал причинить женщине боль, унизить, надругаться… Он сам был извращенцем. Садистом… Только скрытым… И вот в тридцать девять лет он понял это… Понял благодаря мне!