Сергей Грошев: Поиск

Основания для такой предусмотрительности были, потому что на следствии по своему делу Скрыль и словом не обмолвился о Шевылеве и о своей службе под его началом, рассказав лишь о пребывании в так называемой «русской освободительной армии» Власова (РОА).

Подходя к дому, на который ему показали, Николай услышал визгливый скрежет рубанка, затем громкий стук. Хозяин, невысокий, плотный мужчина, выколачивал из инструмента стружки.

— Степан Григорьевич? Здравствуйте, — сказал Краснов, ставя чемоданчик на землю и протягивая руку.

— Он самый, — хмуро ответил тот, в сердцах бросая рубанок на доски и неохотно пожимая ладонь капитана, — 1917 года рождения, беспартийный, судимый в 1945 году к восьми годам военным трибуналом второго гвардейского танкового корпуса, наказание отбыл, судимость снята по амнистии… Что еще от меня нужно?

— Но…

— Может быть, вы скажете, что пришли посмотреть, как я крыльцо обшиваю? — все более раздражаясь, произнес Скрыль. — Да я вашего брата научился по одному виду чуять. На автомобилях, на мотоциклах, на лошадях — сколько в моей хате этих работников перебывало! Вот только на самолете никто не прилетал да пешком не приходил.

— Погоди, Степан Григорьевич. Уж больно ты горяч, да к тому же и негостеприимен. Сам речь толкнул, а мне двух слов сказать не даешь. Со двора гонишь на ночь глядя, — Николай тронул хозяина за рукав, примирительно произнес: — Протоколов составлять не будем, а вот до утра я просил бы разрешения остаться.

— Ночлега за спиной не носят. Хата большая, — буркнул Скрыль, но уже без того раздражения.

Так и потекло время. Капитан сидел на крыльце, а хозяин продолжал возиться с досками, но у него не ладилось: то нож рубанка чересчур глубоко вгрызался в дерево, то выскакивали распорки, так что вскоре он бросил работу, убрал на двор инструмент и позвал приехавшего в дом. Поставил на стол вынутую из печки кашу и принесенную из чулана кринку молока.

— Не побрезгуешь власовским хлебом? — угрюмо спросил он, прижав одной рукой к груди домашнюю ковригу, а другой отрезая от нее толстые ломти.

— Почти такая же. Только та осталась целой… — задумчиво произнес Николай, взглянул на хозяина и понял: тот ничего не забыл.

Краснов сделал вид, что не заметил растерянности Скрыля, стряхнул воспоминания:

— Власовский? Не стал бы. А от трудового, твоего, не откажусь, если угощаешь.

Степан поколебался, вышел и возвратился с головкой лука и початой бутылкой.

— Сын приезжал из армии на побывку. Утром отправил. Мать на станцию повезла, да в городе, видно, и заночует. Как?.. — он показал на посудину.

Николай отказался.

— А я выпью, — водка, булькая, заполнила граненый стакан примерно наполовину, но он так и остался на столе, — только потом…

Поужинали молча. Легли спать. Сквозь дремоту было слышно, как ворочался и вздыхал хозяин. Нескоро, видно, в ту ночь пришел к нему сон…

Краснов проснулся, по деревенским понятиям, поздно: в семь часов. Степан уже успел отогнать корову в стадо, поработать на сенокосе, а сейчас возился у печки. После завтрака они, по предложению Николая, отправились на речку. Выкупавшись, легли возле куста ивняка на подстриженный косилкой луг, стараясь обсохнуть на солнце, уже высоко поднявшемся в небе.

— Бывает так: судьба важнейшего дела, труд сотен людей зависят от одного — его памяти, его честности, его совести, — начал Краснов, приподнимаясь на локтях. — Вы понимаете, Степан Григорьевич, ответственность этого человека, и прежде всего перед самим собой?

— Что вас интересует в Шевылеве? — глухо спросил Скрыль. — Утром, на покосе, я решил рассказать все, что знаю. Да, я служил у немцев. Стрелял, когда стреляли в меня. Но я не убийца, как этот гунявый Лешка…

И он стал рассказывать, часто повторяя одно и то же, и эти путаные, сбивчатые слова как будто отдирали корки позора от ушедших в глубь сердца и все равно саднивших ран прошлого…

Но сейчас, на берегу небольшой сонной речушки, особую ценность в его повествовании приобретало другое….

…На второй день после расстрела паренька и порки стариков Шевылев в команде не был. Конники приводили в порядок сбрую, седла, чистили оружие, латали одежду. За обедом, когда все собрались вместе, Сухов, этот солдат с усами, вдруг сказал:

— За такие дела ответ всем держать придется.

Никто не произнес ни слова, хотя каждый понял, что он имеет в виду.

— А не уйти ли нам к партизанам, пока не поздно? Есть желающие составить компанию?