Дмитрий Вересов - Белая ночь

Многочисленные посетители кафе не предполагали, какой сюрприз готовит им сегодняшняя дискотека. У знатоков «Аленушка» пользовалась известностью, разумеется, не кухней или обслуживанием, а двумя своими диск-жокеями, каждый из которых был интересен по-своему.

Переплет обязательно угощал меломанов парочкой новинок такого тяжелого рока, что нарисованным Аленушкам казалось, что на землю спускается двенадцатиголовый Змей-Горыныч. А его шутки и комментарии были такими двусмысленными, что те же Аленушки краснели, прячась за бутафорскими березками.

Второй диск-жокей, Кирилл, отличался музыкальным вкусом, его программы были оригинальны, но не в ущерб основной задаче — развлекать и потакать подвыпившей публике. Но он старался незаметно подвести балдеющую толпу поближе к настоящему. Иногда он читал между композициями стихи, микшируя Beatles с Блоком, Yes с Лермонтовым, Boney M с Пушкиным. Публика понимала его эксперименты по-своему, даже аплодировала иногда, правда, не в тех местах, в которых хотелось бы Кириллу. Но на него специально ходили. Он даже считался модным, как, впрочем, и Переплет.

Но сегодня от них требовалось гораздо большее, чем удивить продвинутых посетителей и завести публику попроще. В рамках молодежной дискотеки надо было показать комиссии политически выдержанную, воспитательную программу.

Можно сказать, что от Кирилла и Переплета требовалось так овладеть женщиной, чтобы она этого не заметила. Самый простой способ в достижении этой цели — напоить ее. Поэтому диск-жокеи в первую очередь надеялись на меню, и только во вторую — на свои комсомольские сердца. Сомнения столь явно проступали на лице Кирилла Маркова, что даже вечный везунчик Переплет на секунду усомнился в успехе мероприятия.

— Ты какую программу погонишь? — спросил он Маркова.

— Пугачеву. Что еще? Не Кобзона же. Людям все-таки надо танцевать.

— Перебились бы. Могли бы и под «Комсомольцы-добровольцы» потоптаться. Когда грохочут идеологические пушки, музы сидят в бомбоубежище.

— При чем тут бомбоубежище?

— При том, Марков, при том. Первую часть дискотеки проведу я. «Девятьсот блокадных дней». Комиссия будет рыдать, если, конечно, коньяк распробует…

Комиссия райкома комсомола уже имела не очень лестные отзывы об этой дискотеке, поэтому вошла в кафе с суровыми лицами.

Второй секретарь горкома комсомола Дежнев, заведующая отделом культуры Штанько и инструкторы Матушкин и Красновский. Их усадили за лучший столик, и официантка Люда, с самой комсомольской внешностью, то есть с самыми красивыми ногами, подошла к ним с меню.

— Добрый вечер! Добро пожаловать в наше кафе! Надеюсь, что у нас вам очень понравится… — произнесла она все это скороговоркой, морща маленький лобик от напряжения, пока не дошла до сути:

— Что будете заказывать?

«Комиссионеры» посмотрели на секретаря Дежнева, который уверенно взял в руки такую привычную для него красную папку, но неожиданно захлопнул ее на самом интересном месте и вернул официантке.

— Что-нибудь на ваш вкус, — сказал он Люде, которая старательно изображала задорную комсомольскую улыбку. — Скромнее надо быть, скромнее, — предостерег Дежнев членов комиссии, когда официантка отошла.

Но по тому, что она стала подавать на столик комиссии, стало понятно, что вкусы у скромной комсомолки Люды были изысканными. Она предпочитала самое лучшее, даже чего не было в меню, и, самое главное, кухня была к этому готова.

Когда комиссия приступила к холодным закускам, вдруг приглушился свет, застучал метроном, а подсветки дали два луча, которые перекрестились под потолком на манер прожекторных. Резко завыла сирена. Еще трезвые посетители вздрогнули.

— Воздушная тревога! Воздушная тревога! прозвучал голос диктора.

— Ой, мамочки! — вскрикнула девушка за дальним столиком. — Что это?!

— Ленинградцы — дети мои! Ленинградцы гордость моя… — раздался из колонок спокойный голос Переплета, читавшего знаменитые стихи Джамбула.

Все, наконец, поняли, в чем дело. Члены комиссии достали блокноты и стали что-то помечать, кивая друг другу головами. Но так как стихотворение Джамбула довольно длинное, инструктор Матушкин решил под шумок наполнить рюмки.

— Девятьсот дней, девятьсот ночей, — прочувствованно говорил в этот момент Переплет, запуская слайды с фотографиями блокадного города. — Девятьсот дней. Много это или мало?..

— Мне хватит, — сказала завотделом Штанько, трогая инструктора Матушкина за руку с бутылкой.