Йозеф Шкворецкий - Львенок

— Это занятие, — сообщила она, — имеет свою специфику. Практика тут только мешает. Наибольшего успеха на поприще любви добиваются те, кто вообще далек от всякой практики.

Я попробовал соорудить на скорую руку какой-нибудь остроумный ответ, но тут вернулся лучший друг зверей, предусмотрительно захвативший сразу две поллитровые кружки. Как только он сел на свое место, какой-то заблудившийся щенок спутал его штанину с фонарным столбом. Щенка схватили в охапку и накормили капустой. Барышня Серебряная больше не обращала на меня никакого внимания.

После обеда программа пошла своим чередом. Барышня Серебряная по-прежнему стучала на машинке, переносила с места на место документы, ласково беседовала с собаковладельцами и позировала для серии «Красавица и зверь». В четыре часа все это закончилось, и толстяк через мегафон пригласил всех присутствующих на соревнования борзых, которым вот-вот будет дан старт.

Барышня Серебряная сложила свои причиндалы и скрылась в палатке. Когда она вынырнула оттуда, я подошел к ней.

— Вы уже освободились?

— Нет, — сказала она. — Я член жюри в гонке за зайцем.

— За кем?

— Борзые гонят зайца.

— А я не могу поучаствовать?

Она посмотрела на меня с брезгливостью.

— Господин редактор, ваше остроумие несколько однообразно.

— Вы так полагаете?

— Полагаю.

— Плохо, — сказал я. — Послушайте, неужели я вам настолько неприятен?

Она опустила голову. Стояла, расковыривала высоким каблучком норку какого-то суслика; ветер лепил платье к ее ногам. Потом взглянула мне в глаза.

— Вы были бы не вы, если бы уступили.

— О чем вы?

Она вскинула брови и вздохнула.

— Вы прекрасно знаете, о чем. Я это уже говорила, и не раз. Я ведь не желаю вам зла, господин редактор. Оставьте всякую надежду, хорошо?

— Вы говорите, как Данте, барышня.

— Я говорю, как Ленка Серебряная, — отрезала она. — Не знаю, что на эту тему написал Данте, но я говорю то, что думаю, ясно?

— Данте написал об этом целую книгу, — сказал я. — Она называется «Ад».

Ленка опять принялась расковыривать каблуком норку.

— Я плохо образована, — проговорила она. — Но насколько мне известно, это одно из величайших литературных произведений всех времен. А ваш ад, господин редактор, совсем маленький, крохотный… если, конечно, он вообще существует.

— Но он обжигает, — сказал я.

Она снова посмотрела мне в глаза.

— Может, вы это заслужили, а?

А потом отвернулась и, похожая на розово-белого фламинго, зашагала прочь.

Она опять сидела за машинкой, а машинка стояла на столике на крутом пригорке, где у борзых был финиш. Толстяк отвечал за механизм, тянувший зайца. Когда выбежала первая собачья пятерка, солнце скрылось за тучей. Борзые неслись по длинной узкой парковой просеке за куском кроличьей шкуры, привязанной к длиннющей проволоке. На них были красные, белые и клетчатые жилетики с номерами, и они мчались за этим псевдозайцем так, как будто спасали собственные жизни. В конце проволоки стояла барышня Серебряная с ручкой и блокнотом, и во внезапном полумраке, обрушившемся на парк из черной тучи, ее бело-розовое платье сияло ярче прежнего. Потом вместе с мужиком в латаных штанах она тащила «зайца» обратно к старту. Поредевшая толпа, окружавшая место соревнований, внимательно следила за ней. Я услышал несколько замечаний, отпущенных стилягами, отчего-то не поехавшими на пляж в Медник, а пришедшими сюда.

И опять выбежали борзые, и опять они догоняли фальшивого зайца, а барышня Серебряная стояла на пригорке, напоминая холодный факел.

Когда бежала предпоследняя группа, начали падать первые капли дождя.

С веранды ресторана я наблюдал за палаткой, где любители животных прятались от ливня. В ресторане я повстречал Мирослава Круту, который зря прождал какую-то девицу, назначившую ему свидание в парке, и теперь развлекал меня рассказами о своем гареме. Перед рестораном стояла его машина. Я не слушал и не спускал глаз с белой палатки.

Примерно в полседьмого оттуда выскочила барышня Серебряная, а за ней — знакомый мне толстяк. Он бесстрашно продвигался вперед, подняв вортник пиджака, а Ленка прикрывала голову какой-то папочкой.

— Мирек, ты мне друг? — ворвался я в бесконечный отчет приятеля и, не дав ему ответить утвердительно, принялся ныть: — Мне нужна машина. На сегодняшний вечер. Это вопрос жизни и смерти.

Опытный взгляд Круты выхватил из пейзажа мокнущую барышню Серебряную.