Аркадий Адамов - Стая

— Садись куда хочешь. Ребята в городе.— Устинов указал на три пустых письменных стола.

Потом он не спеша закурил, предложил Карцеву. Когда тот вытянул сигарету из пачки, он щелкнул зажигалкой и все так же не спеша произнес:

— Для начала скажу тебе: Гусиную Лапу мы сегодня ночью взяли.

— Взяли?! — ошеломленно переспросил Карцев.— Не может быть!..

— Почему же «не может быть»? — усмехнулся Устинов.— Не таких брали. Конечно, дело это не простое...

— И Панов...

— Ему досталось. На себя, в общем, принял удар. Если бы не Панов, скажу я тебе, гулял бы еще Гусиная Лапа, наломал бы еще дров.

Устинов неторопливо затянулся, тонкой струйкой выпустил дым и аккуратно стряхнул пепел. Потом добавил:

— Ножом его. Недавно только из больницы его привез. Дома лежит.

— И сильно?

— Могло быть хуже. Могло быть, говорят, совсем плохо. Увернулся.

Некоторое время оба молча курили.

— Он на тебя надеялся,— заметил Устинов.— В чем-то ты его, брат, подвел, Виктора.

— Я не виноват,— взволнованно возразил Карцев.— Я собирался... Но в тот вечер, после нашего разговора, ко мне домой пришел наш участковый, такой с усами. Вы бы только слышали, как он кричал... На маму, на меня...— Он нервно сжал кулаки, на худых щеках пятнами проступил румянец.— И я подумал, что они заодно... Только по-разному... А теперь... Я вам расскажу, с чего все началось...

Устинов хмуро курил и слушал, не перебивая.

А Карцева словно прорвало. Он уже не думал, что можно говорить и чего нельзя. Захлебываясь, глотая слова, он с невообразимым облегчением говорил все. Ему казалось — нет, он был уверен,— что этот громадный молчаливый парень должен все понять — всю его боль, все обиды и разочарования, все угрызения совести. Он уже не мог больше носить это в себе.

Когда Карцев, наконец, умолк, Устинов медленно произнес:

— Да, намучился ты, брат. Здорово намучился. И дурь, конечно, была и слабость. Все ты это и сам теперь видишь.— Он вздохнул.— Панов бы тебя понял еще лучше и что-нибудь сказал тебе дельное. Ну, а я... Надо, брат, действовать дальше. Главное у тебя позади, а остальное подчистим. Уже вместе. Идет? Эх, жаль все-таки, что Витька тебя не слушал.

— А как он себя чувствует сейчас? — неуверенно спросил Карцев.

— Нормально. Рана не тяжелая. Хочешь, позвони ему. Он рад будет.

— Неудобно как-то...

— Удобно. Говорю, значит, звони.— И он продиктовал номер.

Уже собираясь уходить, Карцев спросил:

— Ну, а как же с Генкиной матерью теперь? Как вы ей скажете? Она и так уже переживает и мучается.

— Это мы обмозгуем особо. Мать, она и есть мать. Тут уж ничего не допишешь,— вздохнул Устинов и с угрозой добавил:—Он нам еще расскажет, как это все сотворил. Все расскажет...

Бескудин смотрел на сидящую перед его столом высокую худую женщину с усталым и равнодушным лицом и ничего не понимал.

— Я вас еще раз спрашиваю, Анна Ивановна, когда пропал ваш сын, почему вы сразу в милицию не заявили?

— Сказал, к тетке едет. К сестре моей, значит. Чего мне заявлять? — сдержанно ответила женщина.

— Ну, а потом как было, потом, спрашиваю?

— А потом сестра приехала, говорит, нету у нее Генки. Тогда я и заявила.

«Что случилось? — недоумевал про себя Бескудин.— Почему она такая спокойная, равнодушная какая-то. Мы не знаю как волнуемся, а она как бревно бесчувственное. Или уж перегорело все, похоронила для себя сына? Непонятно».

— А какие у вас соображения, куда он мог деться?

— Никаких соображениев нету у меня. Откуда у меня соображения? Думала, он у сестры. А он вон что...

— У вас еще родственники есть где-нибудь? — на всякий случай спросил Бескудин, хотя и понимал, что ни к каким родственникам Фирсов уехать не мог. Но его все больше интересовало странное поведение этой женщины.

— Есть, почему нет.

— Ну какие, где?

— Вот сестра младшая, замужем в Рузе. Глаша зовут. Брат Николай в Москве живет. Ну, и еще один, Степан. Так, брат не брат. Недоразумение одно. В Воронеже живет.

— А не говорил вам Генка перед отъездом, что боится кого-то, не говорил?

И вдруг тень тревоги скользнула по ее лицу. Женщина сердито поджала губы и резко, почти враждебно отрезала:

— Ничего не говорил.

— Послушайте, Анна Ивановна,— как можно мягче произнес Бескудин, хотя в нем все больше нарастало раздражение.— Мы будем искать вашего сына, пока не найдем, будем, говорю. Но вы же нам помочь должны.

— Я одно знаю — пропал Генка, и все. А искать — это вы умеете. Помощник я вам тут плохой.