Аркадий Адамов - Стая

И Пашка, не задумываясь, кинулся на следующий день отыскивать Розового.

Выслушав Пашкино предложение «повторить заезд», Розовый, ликуя в душе, пожал плечами и доверительно предложил:

— Тут у нас одна компашка сбивается. Можете с Галкой примкнуть.

Пашка моментально согласился. И Розовый насмешливо подумал: «...Кажись, готов уже. Ну и Галка». Он не сказал Пашке, какая именно «сбивается» компания на вечер. И тем более не должен был знать Пашка причины, тайные причины, по которым «сбивалась» эта компания.

Все последние дни Толя Карцев находился под впечатлением своего разговора в райкоме. И главное чувство, которое охватывало и терзало его при этом, был стыд, стыд за самого себя. Как он позорно вел себя там! Нет, он нисколько не жалел, что высказал секретарю райкома все, что он думает. Пусть знает!

Но это казалось только поначалу. А потом пришел стыд. Да, конечно, он говорил смело и правильно, но как он это все говорил! При воспоминании о том, как он кричал, вскакивал с места и, наконец, убежал, не дослушав, ему становилось нестерпимо стыдно, и краска приливала к лицу.

Между прочим, Карцев все чаще вспоминал третьего, безмолвного участника разговора, того скромного светловолосого парня, в глазах которого было столько интереса к нему, Карцеву, и какое-то даже сочувствие, пожалуй. Только охвативший Карцева азарт, только волнение помешали ему тогда обратить внимание на этого человека.

Но сейчас он все чаще думал об этом парне. Кто он такой, почему присутствовал при разговоре и почему так упорно молчал? Карцева охватывало странное предчувствие, что это не последняя их встреча. Он даже втайне подумал, что не возражал бы против такой встречи. Чем-то расположил его к себе этот молчаливый парень,

Но стоило Карцеву в своих размышлениях дойти до этого места, и он неизменно усмехнулся. Чушь какая! Ведь совершенно незнакомый человек! Просто тошно ему, просто мечтает видеть рядом настоящего друга, честного, преданного, умного. Нет, не может жить человек без такого друга. Раньше он думал, что другом будет ему Инна. Не получилось. Но теперь при этой мысли его уже не охватывало злобное чувство, когда все кругом кажутся врагами. Найти друга все-таки можно, и это будет совсем иной человек, чем те, с которыми он связан сейчас.

Эти мысли преследовали Карцева всюду: дома, на работе, в дороге.

А тут еще Гусиная Лапа затеял какое-то странное дело — заставил долбить стену в подвале. Что было там, за ней, никто не знал. Гусиная Лапа только загадочно усмехался, когда его об этом спрашивали, и неопределенно, но многозначительно говорил: «Увидите, жорики. Не пожалеете. И жить будем и гулять будем,— потом с угрозой добавлял: — Но если кто стукнет или волынку начнет тянуть — разговоров не будет, со дна достану». И никто не смел его ослушаться, знали, что это не пустые слова. Гусиная Лапа был способен на все. А каждый хотел еще пожить на этом свете. Вот только Генка... Мысль о нем тоже не давала покоя Карцеву.

Да, тот самый молчаливый Генка Фирсов по кличке Харя, рыжий, щербатый парень с лошадиным лицом, на второй вечер, как стали они долбить эту проклятую стену, вдруг выкинул номер. Никто и ожидать не мог от него такого. И исчез Генка. Никто не знает, что с ним случилось. Но в тот вечер Гусиная Лапа о чем-то шептался с Розовым. Карцев слышал только обрывок фразы: «...Подальше уедем...», и, неизвестно почему, у него вдруг озноб прошел по спине. Страшный человек Гусиная Лапа, и никто из ребят о нем ничего не знает, даже как его настоящее имя. Вот разве только один Розовый...

После той памятной ночи, когда они пытались взломать палатку, а потом избили человека, Карцев по возможности сторонился Розового. Но и открыто ссориться с ним он не решался. А тот вел себя так, будто между ними ничего не произошло. Когда смены их совпадали, они вместе выходили с завода, шли со всем рабочим людом, солидно обсуждая, какой сегодня попался наряд, сколько выгнали деталей и прочие заводские дела. Потом прощались коротким кивком, и Розовый многозначительно предупреждал: «К вечеру, значит, чтоб был». И Карцев приходил...

Родителям он говорил, что они на заводе готовятся к вечеру, репетируют. Отец верил и рассеянно кивал головой. Он был вечно погружен в свои дела. Они там, в институте, разрабатывали какой-то новый проект, но пока неудачно, с ним были одни неприятности, и отец ходил угнетенный и озабоченный. Да и вообще у Толи не было желания поделиться своими мыслями с отцом. Далекий он какой-то. Вот мать, она определенно что-то чувствует, часто плачет ночами, и в глазах ее столько страдания и укора, что душа переворачивается. Но и ей ничего не говорил Карцев, нельзя, страшно.