Гелий Рябов: Мертвые мухи зла

- Значит, ты - с этими офицерами? - Ударение сделал ненавистное, на предпоследнем слоге.

- Я с теми, у кого еще мозги окончательно не вытекли из ануса.

Не понял. Анус... Придуривается, что ли? Ладно. Тот, кто умеет вовремя слушать, - выигрывает, это Феликс завещал на одном совещании.

- Романовы сейчас в Тюмени. Их везет друг Якова Свердлова, Яковлев-Мячин. - Голос Кудлякова отяжелел, слова лились, как жидкий металл из разливочного ковша, - ни перебить, ни вопрос задать. Уточняющий. Хотя... Какие могут быть вопросы... Интересно-то - до посинения! Яковлев, он же Мячин, учился в Италии, на острове Капри, в специальной школе экспроприаций и террора, добывал деньги для партии, на борьбу. Мячину велено сохранить Романовых любой ценой... - Кудляков замолчал.

- А это... зачем? - Голос сел, слова вываливались, словно куски неразжеванной пищи. - Мы же... товарищи? Мы против царизма? Мы...

- Мы наш, мы новый... - усмешливо перебил. - Вдумайся: раньше все "я-я-я". Теперь - "мы-мы-мы". Не о том речь. Есть мнение: семейку обменять на уступки по Брестскому миру. Похабный мир. Украину заграбастали немцы, контрибуция голодом заставит подохнуть половину страны! Ты для этого делал революцию? - И не дожидаясь ответа на свой риторический вопрос, продолжал: - Черта идет между теми, кто любой ценой желает разлить пожар во всем мире, отомстить обидчикам и угнетателям и всех уравнять на одну пайку хлеба, одну кровать, одни штаны и множество баб! А другие желают разумно, без поноса и дури. Теперь о главном. Ты только не падай и не бойся. Ленин хочет остаться чистеньким, в стороне. Ему стыдно спустя столько лет рубить совсем других людей. Брата евонного, Александра, убил по делу Александр Третий, а он, Ленин, желает расправиться со всем нынешним романовским семейством. Усек?

Помрачнел, покачал головой, словно отвечая самому себе на какие-то невнятные мысли:

- Я сказал: "ему стыдно". Нет, Ильюхин, нет... Стыдно воровать, стыдно человека ни за что ни про что обидеть. А здесь о другом... Есть такой матрос - Железняков, так вот он о миллионах речь ведет: убьем - не дрогнем. Вот мы с тобою для этого и сделаны: убивать.

- Нет. Мы не для этого. Мы...

- Не огорчайся... Факты пока таковы: Уралсовет по приказу Ленина и Троцкого будет стремиться убить семью. Наша задача: семью спасти и увезти отсюда - в обмен на лучшую жизнь для всех.

- А... офицеры?

- Завербованный материал... Но они будут служить нашим целям. До определенной позиции. А там... - махнул рукой. - Там видно станет. Ты все понял? Согласен?

- Я должен подумать. А... А Свердлов? Ничего не понимаю...

- Свердлов и Мячин - старые знакомые... Пока Предвцика подыгрывает нам, спасителям... Ленину не шибко сейчас до Романовых. Но когда Ильич обратит внимание... Понятное дело: Свердлов переметнется и станет требовать немедленного расстрела. Послушай, Ильюхин... Я ведь знаю: твоя миссия в том, чтобы отмазать Ильича от убийства царя и семьи. А наша... Она в другом, если ты понял. Ты определись, парень.

Ушел, растворился-растаял в махорочном дыму. Соблазнитель. Ишь ты как... Сам Ленин ему не Ленин. А Феликс? Это же измена, натуральная и страшная...

И вдруг словно чей-то незнакомый голос ворвался в плывущие от жара мозги успокоительным льдом: "Кудляков прав. Прежние много нагадили, накровавили. Да ведь мы не губить пришли. Мы верить, верить пришли. Строить. Ч-черт... Мстить каждый сможет. Только далеко ли лодочка мести в крови уплывет... А революции польза нужна. Одна только польза. Любой ценой..."

Двадцать минут прошло, а он стал другим человеком. Странно как... И страшно. А не согласиться нельзя. Есть, точно есть в словах Кудлякова незримый манок. Он ведь не к голове, гад сущий и опытный, обратился. Он к душе, к сердцу. А эти не могут не отозваться...

В "Американскую" решил идти пешком - на извозчике неудобно как-то, хотя еще вчера поехал бы с шиком на двух сразу. А че... Наша взяла, и, значит, - все наше. Но теперь...

У входа стояли дежурные пролетки, автомобиль Лукоянова и еще один, побогаче и поярче. Вдруг появился стройный, в черном, Войков, он напоминал рояль в офицерской кают-компании, заметил Ильюхина, поднял руку:

- Э-э... товарищ! Ильючов, кажется? Да-да, Ильтухин, я ошибся, простите. Сегодня вечером моя жена устраивает дружеский ужин. По случаю, заметьте - совсем случайно, будет осетрина и даже красная икра. Хорошая водка, шампанское из запасов академии Генерального штаба, она ведь здесь, в городе, а мы конфисковали часть на представительские цели, вот и приходите. С дамой. У вас есть дама? Вот и славно! - И, махнув перчаткой на прощание, исчез в дыму чихнувшего мотора. А в измученной голове Ильюхина вдруг зазвучали слова Кудлякова: "Сострадание к несчастным нашим гражданам движет Феликсом и нами, его соратниками. Царизм и царь - преступны, да! Но через их спасение мы дадим хлеб голодным и приют бездомным! Что касается окружения... - Глаза его недобро блеснули. - Тети, дяди, племянники... Челядь опять же всяка-разная... Эти прикроют нас. Ну, задумайся, азы дела..."