Станислав Родионов: Долгое дело

- Чем интересуетесь? - спросила Таня.

- Мне нужны все прошлогодние дела о выпуске недоброкачественной продукции.

- Пойду искать...

Рябинин снял плащ и сел за стол, который приткнулся в углу. Следы бритвы, пятна чернил и клея говорили, что такие, вроде него, изучающие, частенько тут сиживали. Вот и ему предстоит работать до закрытия. Да не один день.

- Читайте пока, чтобы не скучать, - хитренько сказала Таня, выскочив откуда-то из-под полки.

Рябинин взял у нее толстый том уголовного дела.

Сначала на синей папке бросилась в глаза светлая бумажка, на которой Таниной рукой было выведено: "Не уничтожать, оно интересное". Потом он увидел огромные буквы и цифры: "Дело № 16-253. Том 1". И уж тогда - "По обвинению Аделаиды Сергеевны Калязиной в преступлениях, предусмотренных ст. 147...".

Теплота легонько стукнула в грудь, удивив Рябинина: неужели встреча с делом похожа на встречу со старым другом? Он погладил шершавую обложку, пахнувшую все той же макулатурой. Сколько прошло? Боже, одиннадцать лет... В этих папках были протоколы, но кроме них сюда вместился кусок его жизни, который он прожил давно, одиннадцать лет назад. И не потертую обложку он гладил теперь, а подсознательно хотел ладонью ощутить, почувствовать его, тот кусок жизни, который, оказывается, он так давно прожил.

Рябинин открыл том.

Опись бумаг, постановление о возбуждении уголовного дела... У него даже почерк тогда был другой: мелкий, сжатый, торопливый. Или дело попалось такое, что корежило его почерк?

Он помнил обвиняемую, помнил следственные действия и, казалось, помнил каждый протокол. Он все помнил, кроме тех состояний, когда возвращался домой бледный, с легким поташниванием, когда был не рад, что стал следователем, и когда жена тайно ходила к прокурору района и просила забрать у него дело по обвинению этой самой Калязиной Аделаиды Сергеевны.

Тогда он был одинок, каким всегда бывает человек, которому не на кого переложить свою тяжесть. Но он перекладывал - на дневник, надеясь на молчаливое сочувствие бумаги. И бумага сочувствовала, принимая на свои листы его ночные молчаливые вскрики. Это тогда он записал (помнил до сих пор): "Я не знаю, от чего умру. Но во всех случаях на моей могиле пусть напишут: "Умер от одиночества".". Это тогда он увидел свою работу в каком-то необычном отдалении, как бы со стороны. И возможно, тогда он и сделался следователем, выжженный и выдубленный этим делом. Тогда, тогда...

У человеческой памяти, слава богу, есть хорошая привычка - забывать плохое. А может быть, не у памяти; может быть, у человеческой натуры есть чудесное свойство - хранить в себе радостные дни до смерти, потому что жизнь наша все-таки меряется ими. Да разве были у него тогда радостные дни?

С чего же все пошло?.. Нет, у этого дела он не помнил яркого начала. Не было выезда на место происшествия, и задержания с поличным не было. Оно, как хроническая болезнь, рождалось исподволь, вызревая постепенно и надолго...

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Он нехотя утопил кнопку - большую, прямоугольную, белую, вроде окороченной клавиши пианино. За дверью сразу же забренчала музыка: им показалось, что ксилофонные молоточки выбили мелодию похожую на начало мендельсоновского свадебного марша.

- Говори ты, - быстро сказал он.

- Почему? - шепотом возразила девушка.

- Твоя идея...

Замок щелкнул, тоже мелодично, словно попытался продолжить тему звонка. Дверь бесшумно приоткрылась. На пороге стояла женщина и молча смотрела на них. Это молчание чуть затянулось, потому что никто из пришедших не хотел говорить первым.

- Нам Аделаиду Сергеевну, - наконец произнес он.

Женщина в дверном проеме отступила назад, показывая, что они могут войти. Парень и девушка осторожно протиснулись. Сзади, вроде бы сама, дверь захлопнулась с тем же легким звоном.

В передней был полумрак. Зеленоватый рассеянный свет падал из круглого окошка-ниши, как из иллюминатора, за которым, казалось, лежит толща океана. Хозяйка темнела плотной фигурой, выжидая.

- Мы хотели бы... - начал он и замолчал, подбирая слово.

- Погадать, - досказала его спутница.

- Вытрите ноги, - предложила хозяйка.

Они усердно заскребли подошвами по какому-то липкому мягкому коврику.

- Проходите.

Большая комната ударила в глаза ярким светом. Казалось, что все тут излучало сияние: стены, забранные в рост человека глянцевой тканью; хрустальная люстра, игравшая мелкими гранями, как колотый лед; цветное стекло висячих полок; белый пушистый ковер, отливающий тусклым оловянным блеском...