Сергей Рокотов - Вышел киллер из тумана

16

- Ты, самое главное, ничего не бойся, - сказал Андрей Олегу, уверенно сжимая баранку машины, быстро мчащейся по Ленинградскому шоссе. - Надо прекращать бояться всего на свете. Мне приходилось неоднократно заниматься различными документами, и пока все проходило удачно. И паспорта и визы совершенно подлинные, и пройдете вы контроль в самом лучшем виде.

- Да я особо и не боюсь, - улыбнулся Олег. - Устал я всего бояться, Андрюха. Да и вообще, за последнюю неделю столько всего произошло, иному на целую жизнь хватит.

- Да и не на одну жизнь, - добавила Алла с заднего сиденья. Рядом с ней сидела ее дочка Надя.

Через два часа из "Шереметьево-2" должен был отправиться самолет рейсом на Нью-Йорк. Именно на этот самолет у них были куплены билеты. Летели они как граждане России Ивановы Михаил Петрович, его законная супруга Инна Павловна и дочь Надежда Михайловна. За неделю Андрей сделал им шикарные документы.

- Эх, ребята, - вздохнул Андрей. - Произошло немало, это точно. Но если бы мы не начали бороться, то произошло бы совсем другое. И что именно - вы сами прекрасно знаете. И тогда вам ничего уже не надо было бы бояться, ни за что не надо было бы бороться... А через пару дней немногочисленная родня отметила бы девятый день вашей кончины. Только и всего. Так что, считайте, что вы оба родились во второй раз.

Он поглядел в зеркало заднего вида на мало что понимающую в их разговоре двенадцатилетнюю Надю и подмигнул ей.

Наде было сказано одно - мама и дядя Олег в большой опасности, и им немедленно надо покидать Россию. Она не возражала, ей было интересно. Не куда-нибудь летят - в Нью-Йорк. Но во всех трех документах ее имя было единственно подлинным - мало ли что, она могла бы не откликнуться на другое имя и вызвать подозрение. Надя так Надя...

Собственно говоря, вернувшись тогда, неделю назад, поздней ночью на Ореховый бульвар, Андрей не стал подробно распространяться о том, что произошло. Он лишь дотронулся до плеча Олега и усталым голосом произнес:

- Давай рубль на пиво.

Олег понял.

- Коньяк пойдет? - спросил он, внезапно сильно побледнев. - А то неохота за пивом бежать.

- Пойдет и коньяк. Все пойдет, что на пользу здоровью.

- А... они?.. - пробормотал Олег.

- Потом, Олежка. Все потом. Я страшно устал, страшно... Скажу одно пока можешь быть спокоен. А потом... Тебе надо будет уехать. Далеко уехать. Я помогу и в этом.

Дамам Андрей вообще ничего рассказывать не стал. Он выглядел очень спокойным и жутко усталым. Выпил коньяка, постоянно курил. Говорил мало, старался шутить.

А потом они вповалку легли спать в маленькой Таниной квартире. Олег с Аллой на раскладном диване, Таня на кушетке, а Андрей в кухне на раскладушке.

Смертельно уставший Андрей уснул мгновенно. Под утро во сне он видел родителей, молча глядевших на него с какой-то укоризной.

"А что было делать, мама?" - спросил Андрей. Но мама молчала, так же глядела на него. Из глубины памяти встал вокзал в Волжанске, он сам, стоящий в тамбуре отъезжающего поезда и машущий рукой. И мама на перроне, вытирающая с глаз слезы. А глаза такие печальные, печальные... Она как будто бы знала, что видит сына в последний раз. А он был весел, полон сил, счастлив, что едет в Москву к друзьям, к интересным впечатлениям.

Он больше не увидел маму, только в гробу, с неузнаваемо обезображенным, грубо загримированным в морге лицом...

А вот она смотрит откуда-то из глубины сна... И Андрей видит, как ее большие глаза наполняются радостью.

"Все хорошо, Андрюша", - шепчут ее губы. - "А отец?!" - кричит Андрей, боясь, что он проснется и родители снова исчезнут. - "Папа-то что молчит?" - "А что ему тебе сказать, сынок? Вы оба выбрали опасные профессии, мужские... И ты поступил, как настоящий мужчина, как настоящий друг. Прощай, сынок... Счастья тебе..."

И все растворяется в черной мгле...

А вот Олег напротив никак не мог заснуть. Он не понимал, что именно имел в виду Андрей, когда сказал ему, что все в порядке и на некоторое время они с Аллой будут в безопасности. Неужели же он?..

Олегу было страшно от всего, что происходило в последние дни. Он понимал, что и сам уже в настоящее время мог быть трупом, но не хотел ничьих других смертей. Он вообще не понимал и не принимал этой жуткой действительности, когда люди делают свои дела, шагая по трупам, плавая в чужой крови.

Он не мог закрыть глаза, ему постоянно представлялись какие-то страшные оскаленные морды, на него глядели стволы пистолетов, происходили какие-то оглушительные взрывы, летели в разные стороны человеческие руки, ноги, головы... А в ушах звучал некий шелест, как в лихорадочном бреду.