Сергей Рокотов - Конец авантюристки

- К-к-как это кто? - мямлил Верещагин. - По-моему, это сделали вы...

- Вы ошибаетесь, господин Шмулевич, - нахмурился его грозный собеседник. - Это сделал не я, а это сделали вы!

- Как это я? - ещё не осознал ужаса произошедшего Верещагин.

- А вот так, вы, и все!

С этими словами он вытащил из кармана куртки какую-то тряпку и грубо сунул её в нос Верещагину. Тот мигом потерял сознание. Затем стрелявший протер платком отпечатки своих пальцев на пистолете и сунул пистолет в ладошку беглому мэру, валявшемуся на земле.

А затем они сели в машину и уехали.

... Очнулся Верещагин лишь утром. Жутко болела голова, он даже не помнил, что произошло накануне. Он провел левой рукой по горящему лбу, но почувствовал, что в правой руке находится что-то металлическое и тяжелое. Он вздрогнул, словно ужаленный змеей и сразу вспомнил все.

Рядом валялся труп Палого с остекленевшими глазами и дыркой во лбу. А у него в руке пистолет с отпечатками его пальцев. Он отшвырнул пистолет, как какую-то гадину. Сунул руку в карман. Там он обнаружил два паспорта российский и заграничный на имя Шмулевича Льва Абрамовича. Больше не было ничего - ни его собственного паспорта, ни денег. Лишь в левом боковом кармане пиджака он обнаружил один металлический рубль. Он бросился к трупу Палого. Сунул руку во внутренний карман пиджака и вытащил оттуда несколько фотографий - редактора газеты Прошиной, следователя Яницкого, солдата Клементьева и полковника Николаева. И, наконец, самое страшное - фотографию его дочери Лены шестилетней давности... Он понял - о н и знали все...

Дрожащими пальцами он положил фотографии обратно в карман Палого. И тут услышал чьи-то крики на дороге, проходящей совсем рядом.

- Сюда! Сюда! Вот он, держите его! Скорее!!!

Верещагин увидел бежавших к нему нескольких мужчин. Впереди бежал милиционер в форме с пистолетом наперевес.

Эдуард Григорьевич собрался с мыслями, подошел к пистолету, валявшемуся на жухлой траве, поднял его, передернул затвор.

- Стреляйте, товарищ лейтенант! - орал какой-то мерзопакостный мужичонка, несмотря на сентябрь, в зимней ободранной шапке на крохотной головке. - Стреляйте, он в вас целится... У, сволочуга позорная...

Но Верещагин не целился ни в лейтенанта, ни в мужичонку в шапке. Он открыл рот и сунул туда холодное дуло пистолета... На какое-то мгновение он увидел синее теплое море, золотой песок и бегущую к нему с распростертыми пухлыми ручками двухлетнюю дочку Леночку... И нажал курок...

11.

- Сколько же мы не виделись с тобой, доченька! - плакала Вера Георгиевна, обнимая Барбару, входящую в гостиную в длинном сером платье. Несмотря на просьбы жены, Генрих так и не выпустил тещу из кладовки. Кормил он её хорошо, тем же, чем питался и сам. Разумеется, после мэрских разносолов аскетическая пища Генриха не устраивала её, но, по крайней мере, она не голодала и получала все необходимые элементы питания.

- Мы не виделись с тобой с декабря девяносто второго года, - холодно констатировала факт Барбара. - То есть, почти семь лет. Однако, поскольку ты знаешь немецкий, мы должны говорить на этом языке, ведь Генрих не понимает по-русски. А у меня от него секретов нет.

Оторопевшая от холодности дочери, Вера Георгиевна сразу как-то сникла, потухла.

- Однако, мы вели с тобой переписку, - продолжала, уже по-немецки, говорить казенным языком Барбара. - Из которой я получила представление о тех преступлениях, которые совершились из-за сокровищ Остермана и которые привели... твоего мужа к креслу мэра. Должна тебе сказать, что из-за всего этого я лишилась своей дочери, я лишилась возможности жить на родине, даже посещать родину, так как боюсь оказаться в российской тюрьме. Чего ты хочешь от меня, объясни поконкретней...

- Но я уже объяснила господину Шварценбергу, - покосилась Вера Георгиевна на Генриха, сидящего с выпрямленной спиной словно истукан на стуле рядом с супругой. - Мне нужно перевести деньги с нашего счета в оффшорную зону. Я уже сказала ему, какая сумма там находится. Этих денег нам хватит на много поколений.

- А зачем они тебе? - равнодушно спросила Барбара.

- Знаешь что, Леночка, - скривилась Вера Георгиевна. - Не надо читать мне мораль. У тебя самой все рыло в пуху, - перешла она для красочности на русский язык, а потом снова попыталась, запинаясь от волнения, говорить по-немецки: - Когда все совершалось, ты была обо всем прекрасно осведомлена. Так что не делай из меня преступницу, а из себя святую. Не выйдет!!!