Анна Малышева: Алтарь Тристана

Цирцея, продолжая урчать, села и принялась месить передними лапками одеяло. Затем яростно вылизала себе бок, не замолкая при этом ни на миг. Она всегда спала с хозяйкой, если ночевала дома. Эта кошка, подобранная когда-то на улице уже взрослой, время от времени вспоминала вольную жизнь и удирала. Она скиталась по окрестным дворам, заводила интересные и полезные знакомства, питалась милостынью продавщиц соседних магазинов, как самая настоящая бродяжка. Но неизменно возвращалась в мансарду, каждый раз с таким снисходительным видом, будто делала Александре большое одолжение.

Женщина сварила кофе, угостила кошку припасенной с вечера сосиской. Заглянув в шкафчик, обнаружила там несколько сухариков, спрятанных в стеклянной банке с завинчивающейся крышкой. Холодильник у нее сломался давно, да он был и ни к чему в мансарде, вечно выстывшей, продуваемой сквозняками от щелистого пола до низко нависшей крыши. Продукты (обычно немногочисленные) хозяйка хранила в банках с крышками, уберегая их тем самым от внимания крыс и мышей, ничуть не боявшихся кошки. Цирцея, первое время пытавшаяся охотиться на грызунов, вскоре охладела к этой забаве.

Обитательницы мансарды позавтракали, устроившись рядышком на краю постели. Цирцея расправилась с сосиской, похрустела кусочком предложенного сухарика и, спрыгнув на пол, направилась к двери.

– К обеду-то вернешься? – в шутку спросила Александра.

Никакого обеда, как обычно, она готовить не предполагала. Более чем спартанский быт не позволял ей возиться с готовкой, да она и не умела толком готовить. Чаще всего художница покупала что-то готовое и разогревала.

Кошка, обернувшись, беззвучно мяукнула, широко раскрыв розовую пасть. Александра встала и отперла ей дверь. Цирцея черной тенью скользнула на лестницу и пропала из виду.

Женщина смахнула со стола крошки, ополоснула кружку из-под кофе. Ей пришлось чуть не две минуты стоять у старой раковины, покрытой черными пятнами отбитой эмали, подставив кружку под позеленевший латунный кран, точащий из стены, чтобы набрать воды для символического мытья. Сегодня вода текла еле-еле, тонкая струйка, с вязальную спицу, то и дело прерывалась совсем. Прибравшись, Александра набросила на плечи куртку, висевшую на спинке стула. В кармане звякнула связка ключей, оставленная Стасом.

«Придется провести день у него в мастерской». – Опустив руку в карман, женщина достала ключи. Ей все не верилось, что она вдруг осталась в доме совсем одна. Вспоминались категоричные высказывания домработницы Стаса, утверждавшей, что она покинет этот дом, разве когда пригонят бульдозеры, его сносить. Марья Семеновна твердила, что она одна останется верна этому разваливающемуся гнезду, покинутому почти всеми его насельниками. И вот – исчезла, даже не простившись.

«Быть может, ей было стыдно прощаться со мной», – думала Александра, собирая сумку. Она решила взять с собой несколько каталогов, которые давно собиралась просмотреть, и попробовать дочитать книгу, которую осенью привез ей из Германии друг, – интереснейший трактат, посвященный реставрационным ошибкам. По-немецки она читала медленно, со словарем, так что знакомство с трактатом затянулось на полгода.

Собравшись, художница заперла железную дверь и спустилась на третий этаж. Александра впервые отпирала дверь квартиры, где обитал скульптор, «своими» ключами. Она подсознательно опасалась услышать тяжелую торопливую поступь Марьи Семеновны, ее резкий, неприветливый окрик: «Кого Бог принес?» Хотя Александра и знала, что никого не встретит, ее не покидало ощущение, будто она совершает нечто незаконное.

В прихожей, обычно загроможденной ведрами и тазами, в которых скульптор отмачивал тряпки, чтобы заворачивать глиняные модели, предохраняя их от преждевременного высыхания, царил непривычный порядок. Опорожненные ведра были составлены в пирамиду и скромно приютились в углу. С вешалки исчезли все наряды Марьи Семеновны, которые у старухи водились в изобилии. Жители района давно привыкли к ее диковинному виду. Муза скульптора одевалась как городская сумасшедшая, причем тяготела к роскоши. На ней можно было увидеть старинный бархатный халат, подпоясанный парчовым кушаком, атласные туфли на покривившихся каблуках, с пряжками из стразов, или растоптанные ботфорты, сродни мушкетерским. На тощей морщинистой шее всегда была накручена тряпица, кружевная, шелковая или шерстяная, смотря по погоде. В холода Марья Семеновна блистала в старом мужском пальто с барашковым воротником, а в жару в ее руках появлялся веер со сломанными планками из слоновой кости. Старуха обмахивалась им с яростным видом, словно предупреждая возможные насмешки. На голове неизменно красовался убор, также полученный в дар от какого-нибудь художника, избавлявшегося от хлама, накопившегося в мастерской. Все, что служило прежде для позирования и преображения моделей, а затем покрывалось пятнами, изъедалось молью, ветшало, – все поступало в свой срок в гардероб Марьи Семеновны. Теперь крючки на вешалке были пусты.