Юлий Файбышенко - В тот главный миг

Нерубайлов встал, почти касаясь его сапога, погладил лошадь по крупу и взглянул на Колесникова. Сзади неслышными прыжками подбегал Чалдон, держа наперевес карабин.

Слезь,— сказал подходя Колесников.— Чего гарцуешь-то? Расскажи, что там?

И тут неизвестно что встревожило Глиста. Он взглянул на Нерубайлова, на подходившего Колесникова и натянул поводья. Лошадь осела на задние ноги,, готовясь повернуть, и тут Чалдон ткнул сзади ему ствол под лопатку и сказал негромко:

— Однако, слазь, паря!

Глиста всего выгнуло вперед от прикосновения дула, он открыл рот, хотел что-то сказать, но вдруг вывернулся, вынося сбоку пистолет, попытался обернуться, и тогда грянуло. Выстрел был не слишком слышен, ствол был вбит в Глиста, и тело его, вышибленное страшной силой из седла, валилось, тяжелело, падало. Федор закрыл мертвому глаза и заторопил товарищей: «Ехать надо, давеча, как я уходил, Хорь с Лепехой баял, будут Альбину сильничать. Поспешать надо».

У Колесникова дернулось и остановилось сердце. «Альбина! Она же в их руках!»

— Порхов где? — спросил Чалдон.

— Лежит на бережке, однако. Отмыл им золото и лежит бормочет. Вроде не в себе он.

— Нерубайлов, на коня! — крикнул Колесников, выхватывая пистолет из застывшей руки Глиста.— Чалдон, на второго! Я у стремени побегу!

— Мне куда? — спросил подошедший Соловово. Глаза его глядели строго и осуждающе.

— Бегом! — сказал Колесников.— Надо успеть.

«Ма-маня,— шептал он пересохшими губами, пытаясь бессильным языком сбросить иглы лиственницы, прилипшие к углу рта.— Маманя, готов твой Митька, готов...»

Он бредил. Прямо на лице его лежало несколько прутьев хвороста. Весь он был с головы до ног забросан мхом, ветками и прутьями, хвоя щекотала лицо.

«Маманя,— шептал он,— помираю... Дурак был твой Митька, вышло все, как ты говорила...»

«Не водись ты со шпаной,— говорила ему маманя,— не носи ты, Митенька, эти ножики по карманам. Зачем она тебе, эта свинчатка? Ах, Митька, Митька, баловный ты, не кончишь ты по-хорошему, не кончишь. Непутевый!»

Непутевый он был, не путем шла его жизнь, не его путем, а так, как другим захотелось, а то вообще неизвестно как... Хотел быть сильным, никого не бояться. И вот... Ах, маманя, как голова болит... Хотел я жить как человек, как все, хотел... Только училка по математике придиралась, и Васька-Козел из седьмого дома выпендривался. У него приятели были, и мне без приятелей стало не обойтись. Девочка ходила в седьмую женскую школу, по Октябрьской, и я ее встречал, как раз напротив сквера. Она шла по той стороне, а мы — по нашей. Красные туфельки, красный капор, красное пальто и сумка красная... А волосы черные... Она и не смотрела на нас. У нее все было, как надо... Ее не поджидал Васька-Козел с приятелями в подворотне, меня караулил, и надо было в рукаве держать ножик, иначе все равно бы запороли, а толку б не было... Вся в красном девочка была. Я к ней и подступиться, боялся. Ветер дует в чистом поле, лист вокруг роняет... Непутёвый я, ма-маня-а! Непутевый... Ма-ма-ня. В красном капоре... Ма... А что меня они кончили, так законно... Не они бы меня, я бы их... Почему их, а не тех своих... Как человек выбирает своих?.. Может, это они его выбирают.., Ма-а-ма! Все. Умирает Митька, уми...

— Ладно, выпьем,— сказал запыхавшийся в борьбе с Альбиной Хорь,— никуда теперь не денется.

Связанная, брошенная на спальник, Альбина неотрывно следила за ними полыхающими глазами. Ее волосы разметались, пуговицы на груди гимнастерки были оборваны. Рот заткнут тряпкой. Руки прикручены к телу, ноги в сапогах накрепко стянуты пеньковой веревкой. При каждом движении обоих преступников она вскидывала голову и глаза ее сверкали жгучей ненавистью.

Хорь и Лепехин присели на ящики и разлили в кружки спирт.

— Чего кочевряжишься, дура? — спросил Хорь, повернувшись к Альбине.— Не хочешь добром, силой возьмем.

— Ничего,— усмехнулся Лепехин.— Время есть, пусть поломается.— Он навел на Альбину угрюмые, как дула двустволки, глаза,— когда брыкаются, оно даже интереснее.

Они выпили. Молча стали закусывать черствой лепешкой и рыбой.

— Где муженек-то? — спросил Хорь, дожевывая.

— На бережку. Клад открыл, теперича мечтает.— Лепехин чуть не подавился от хохота.— Открыл, понимаешь, жилу.— Он подмигнул Альбине.— Открыть-то открыл, да не он. А вот разработать не успеет. Он встал и тяжело шагнул к Альбине.— Усекаешь, баба, нет? Кто золото это видел, тот народ конченый.