Он вспомнил город, где вырос. Школу, откуда его за драку выгнали из восьмого класса. В армию его взяли с завода. Но на заводе он точно бы сотворил что-нибудь и сел, если б не отец — мастер цеха. Отца знали, уважали, жалели. А сынок то опоздает, то выпьет с дружками в цехе — это в военное-то время, когда судили за каждую малость. Ему прощали. Но когда его в сорок пятом призвали, расстались с ним в радостью, хотя завод имел право бронировать своих рабочих.
В армию Аметистов пошел с радостью. Хотелось вернуться в город с медалями на груди, тряхнуть перед местными девчонками золотым чубом, покрасоваться в новенькой гимнастерочке, которые в то время появились. И, конечно, хотелось, чтобы мать, плакавшая от его проделок с утра до вечера, поверила, что ее баламут-сын просто не рожден для затхлой жизни в крохотном городишке, где вкалывают от зари до зари, сидят на собраниях и культурно развлекаются на танцплощадках. Ему нужно было настоящее дело, и он доказал бы, что и Митька — человек, и даже не чета прочим. О войне он мечтал давно, а тут повезло — взяли. Но когда их привезли после подготовки в Германию, война кончилась. Началась скучная будничная служба, изредка скрашенная перестрелкой с дезертирами и мародерами. Патрули, посты у складов, шагистика. Ему это быстро надоело. Тем более что сержанты придирались к молодым. Однажды произошел такой случай. Ночью он стоял на часах у входа в военный городок, на КПП. Появился пьяный ефрейтор, шинель распахнута, морда красная, глаза нагло разглядывают часового.
— Пароль? — спросил Митька за шесть шагов, особенно четко действуя по уставу, потому что фронтовики любили вывернуть все наизнанку, когда имели дело с салагой.
Ефрейтор шел и поплевывал себе под ноги.
— Стой! — крикнул он.
Ефрейтор шел.
— Стреляю,— предупредил Митька и трижды выстрелил в воздух.
— Т-ты! — в изумлении и ярости бормотал ефрейтор.— С-салага! — ефрейтор пер на него грудью.
Он выстрелил еще раз. Ефрейтор ойкнул, дернулся, точно наткнулся на что-то острое, и упал.
Трибунал оправдал его, но фронтовики избили так, что Митьку два месяца сращивали в госпитале. Его перевели в другую часть, но и там скоро дознались о случав на посту и снова избили. Выйдя из госпиталя, он дождался своего назначения в патруль, вошел с автоматом в казарму и точной очередью убил того парня, что первый ударил его. На суде он признан был виновным, хотя были люди, утверждавшие, что он действовал в состоянии аффекта: поэтому-то он и получил только десятку, а не «вышку» и оказался в лагере на севере Сибири...
Аметистова что-то насторожило, и он посмотрел на канавщиков. Один Соловово продолжал работать, остальные трое наклонились над комьями, которые они добыли. Ему вдруг тоже страшно захотелось взглянуть, что же это за золото такое — не блестит и все в глине? Он тронул было лошадь, но в это время Нерубайлов тайком взглянул на него, и Актер сразу почувствовал опасность.
Он натянул повод. Лошадь стала. Аметистов с пятнадцати шагов наблюдал за канавщиками. Трое все еще рассматривали что-то, тесно сдвинув головы и присев на корточки.
Он вспомнил, как Хорь вчера сказал, что ему не нравятся эти фраерки. Что-то уж очень притихли. Даже на харч не жалуются. Особенно не нравились ему Чалдон и Нерубайлов.
— И Колесников около них крутится,— сумрачно добавил Лепехин, но Хорь возразил:
— Колесников — зэк,— ему с «товарищами» не по дороге.
— Смотря какой зэк,— задумчиво произнес Лепехин,— один посидит и поймет, что к чему. Другой выйдет и вместе со всеми начнет орать «Да здравствует честный труд!» Чую, не наш этот Колесников.
— Седой и Колесников не наши, но и не ихние,— сказал Хорь,— но что-то они мне сильно на нравятся.
— Пришьем, и хана! — задиристо оглядел всех Глист.
— Пришить легко,— сказал Хорь.— А кто работать станет?
— Чего работать-то? — оскалился Глист.
— То работать,— сказал Хорь, и они с Лепехиным как-то странно посмотрели друг на друга.— Фирму вот новую хотим открыть...
Вот тогда-то Актер и понял, что еще что-то предстоит, и теперь он был зол. Нашли золото, а ему ничего не сказали, поставили, охранять этих гнид...
Нет, корешам своим он больше не верил. Ни вожаку, ни Лепехину. Не было в них чувства товарищества. А без этого на человека положиться нельзя. Лепехин когда-то спас, выручил его из беды в лагере. Для своего нового защитника и товарища Актер готов был на все. Но сейчас ему начинало казаться, что ловкий Лепехин просто разыграл из себя друга и покровителя; нужен был ему рядом преданный и удалой парень. Чтоб потом захватить о собой как «барана»...
Читать дальше