Андрей Остальский - Жена нелегала

Но я не Поляков, я другой. Настал момент, и двойная жизнь начала тяготить. Вчера еще было увлекательно, интересно безумно. Но однажды утром проснулся, посмотрел на летнее утро за окном, на любимое лицо на подушке и вдруг понял: играть дальше не хочется. Тяжко, даже невыносимо.

И главное — чего ради? Ради какой высокой цели? Религия под названием всемирный коммунизм? Увольте! Ведь это — вранье. Капитализм тоже вранье, но все же меньшее. Вернее, так: пока он, капитализм, существует, себя не сознавая, как животное, он органичен и правдив, пусть и жесток, как органична, естественна и жестока природа. Но как только он начинает задумываться над своим существованием и предназначением, противопоставлять себя чему-то и позиционировать себя как идеологию, то тут же тоже начинает отдавать враньем.

Нет, никакой системе, никакой идеологии умный и хорошо информированный человек служить не может. Большим враньем можно заниматься только во имя большой правды. У коминтерновцев она была, у Филби. Вернее, они верили, что она была, и этого было достаточно. А когда опомнились, это уже не имело значения — жизнь все равно была прожита.

Что еще? Может, патриотизм? Это теоретически может работать. Но когда тебе так долго и упорно мозги опрокидывали, превращали в иностранца, то происходит раздвоение, и уже трудно понять, где же твоя настоящая, глубинная родина, к которой ты привязан тысячей невидимых нитей. Россия или Австрия? Руссланд или, может, Остеррайх? Березки или закаты над Дунаем? Что-то и на то, и на другое в сердце отзывается… Что сильней, как измерить? Сентиментальные воспоминания детства играют свою роль, тянут в русскую сторону, но, кстати, я, например, долго жил в детстве с родителями в Восточной Гэрмании. И это типично: в школу нелегалов обычно берут таких, кто с младых ногтей языком владеет, потому что во взрослом состоянии по-настоящему, как родным, языком овладеть почти невозможно (есть редчайшие исключения). У меня, например, проблема была только в том, чтобы акцент поменять — с верхнегерманского (хохдойч) на австрийский.

Ну и идиоматику тоже. И вот эта задача, вытравить хохдойч, потребовала долгого и упорного труда.

И все же какие-то ранние впечатления всплывают, снится что-то такое перед рассветом, теребит душу. И это при психологической подготовке в спецшколе используется, теоретически преподаватели понимают важность оселка, к которому надо бы прикрепить раздваивающуюся психику. (У нас имел хождение анекдот про нелегала, у которого обнаружилась скрытая ранее шизофрения, и он «расстроился»!)

Но начальство и партком все больше на изучение трудов Ленина и Маркса уповали. То ли на самом деле верили в силу «вечно живого учения», то ли притворялись… А каким образом это может помочь, когда ты оказываешься лицом к лицу с реальным капитализмом, да еще австрийского, социального, почти социалистического, типа? Где капиталистическое государство о каждом заботится от колыбели до могилы, где практически нет бедных, где качество жизни рабочего класса достигло таких высот, о которых даже коммунистическая номенклатура, в том числе офицерство, могло только мечтать?

Нелегалы слишком тонко организованные люди по определению, чтобы верить пустым заклинаниям и бессмысленным догмам. Но, с другой стороны, и меркантильный цинизм не может удовлетворить мыслящего человека. Зря вообще циники думают, что они — самые умные и ловкие. Это спираль: умнее и ловчее тети Маши, да. Но они даже и не догадываются, что над ними есть другой виток. На котором видно, что все совсем не так просто и однозначно в мире устроено.

Уже сейчас вся идеологическая борьба между коммунизмом и антикоммунизмом выглядит непонятной схоластикой. В нее, в эту борьбу, вкладывают теперь какой-то другой, геополитический смысл. Который ее вроде бы объясняет. Но лет через сто и он покажется нелепым. Непонятно будет, из-за чего могли такие страсти кипеть, люди гибнуть — убивать других, жертвовать собой… Все это сочтут таким же абсурдом, как, скажем, противоборство итальянских средневековых кланов, с их бессмысленной, всепоглощающей ненавистью друг к другу.

Понятна тенденция — сначала люди научились преданности племени, потом — клану, еще через века — своей народности, в конце концов — стране, государству. Уже сейчас явственно проглядывает следующий этап: отождествлять себя с более широкой культурой — европейской, скажем. И постепенно она будет побеждать. И, наконец, — идентификация с человечеством в целом. Пока слова «общечеловеческие ценности» еще сказаны преждевременно, над ними еще смеются, но придет и их время.