Владимир Рыбин - Золотой капкан

- Что они, гады, самострелы-то ставят? - возмутился Красюк. Это же запрещено.

Сизов рассмеялся: человек, не признающий запретов, вдруг вспомнил это слово.

Он понимал блатных: кроме собственного каприза для них ничего не существует. Кичатся корешами, а на самом деле маются в беспросветном одиночестве: каждый - один, как перст, никому не нужный и сам себе опостылевший. Именно этим чаще всего и объясняется гипертрофированное презрение блатных к человеческой личности.

А у Красюка появилась цель жизни, и он теперь считал, что не имеет права рисковать собой. Раньше был рабом собственной прихоти, стал рабом собственности, которую собирался обрести. Психология раба - она и для богатого собственника остается главенствующей.

Сизов понимал, что теперь его невольный спутник будет терпеть лишения, только бы добраться до золота. Он и убьет, не задумываясь, если кто-то покусится на его богатство. И доброе дело сделает, если это будет нужно. Но привычки есть привычки, не считаться с ними тоже нельзя: недоглядишь сорвется в безвольной истерике, наделает глупостей.

- Хорошая у тебя фамилия - Красюк, - сказал Сизов, чтобы отвлечь своего спутника от навязчивых мыслей о еде.

- Папочка удостоил. Сделал и смылся.

- Что сделал?

- Да меня ж, чтоб ему на том свете. А лучше - на этом... Углядел смазливую хохлушку, поманил, и она, дура, пошла...

- Разве можно так про мать?

Красюк долго не отвечал, шел сзади, смотрел в землю и молчал.

- А потом? - спросил Сизов.

- Потом она меня народила.

- А потом?

Красюк засмеялся.

- Потом купила мне голубей.

- Зачем?

- Чтобы не скучал мальчик, не баловался. Так и стал я голубятником. Он опять засмеялся, но как-то иначе, безрадостно. - Когда меня первый раз прищучили и назвали голубятником, я даже обрадовался. Да, говорю менту, я всего лишь голубятник, отпусти, дяденька. А оказалось - признался. Оказалось, "голубятники" - это те, кто лазают по чердакам и воруют белье, которое сушится на веревках. Надо же, воровал, а не знал. Вот какая школа получилась.

- А потом?

Сизов заинтересованно слушал. Не оборачивался, боясь помешать откровенности. Откровенность пуглива, это ж почти исповедь. А исповедь всегда на грани раскаяния. Недаром католические священники прячутся в специальные будочки, чтобы исповедующиеся не видели их, не стыдились обнажать души.

- Тогда я выкрутился. Решил: не буду "голубятником". И стал "форточником".

- А это что такое?

Многое узнал Сизов за время заключения. Наслушался про "карманников", "мокрушников", "медвежатников", "филонов-малолеток", а вот про "форточников" не слыхал.

- Первая ступень академии, - объяснил Красюк. - Открывал форточки для "домушников". Дело было верное: открыл и знать ничего не знаю... А все равно замели, и я тогда чуть не загремел в тюрягу. Потом чуть не стал "домушником", да сообразил, что ленив я для этого. "Домушник" - это же артист, исследователь. Без хорошей разведки можно оказаться в таком доме, где кроме тараканов ничего и нету. Хотел заделаться "гопстопником". Там хлопотать не требуется, сиди в тенечке, жди, когда купец сам к тебе подвалит. Но тут началось вокруг такое, что человеку с моими талантами, как я поначалу думал, просто грешно мелочиться. Кинулся за большими деньгами в бизнес, а там такая толпа - не протолкнешься. Пришлось податься в охранники. О своих воровских увлечениях, конечно, промолчал, а то бы не взяли... Ты меня слушаешь?

Последнюю фразу он выкрикнул, и лес отозвался глухим ворчливым эхом. Сойки - первые охотницы до всяких скандалов - заверещали над головой.

- Так всю академию и прошел, - помолчав, снова заговорил Красюк. Когда судили, мамаша номер отмочила: встала на колени и просит: "Помилосердствуйте, граждане судьи!"

- Плакала? - спросил Сизов.

- Ясное дело.

- Ну и как? Помогло?

- Не знаю. Только получил я тогда условного.

- Значит, сам себя судил?

- Как это?

- Каждый человек - сам себе судья. Знает, что делает, и знает, что за это получит...

- А ты знал, когда убивал?

- Я ничего не знал. У меня сто шестая, неумышленное убийство.

Впереди мелькнул просвет, и скоро они вышли на склон, откуда открывался красивый вид на дальние сопки, бесконечные, как волны на море, разноцветные, словно раскрашенные широкими мазками акварели. Меж ними зеркалом блеснула вода.

- Пришли, - облегченно сказал Сизов.

- Куда?

- К озеру.

- К тому, где золото?

- Это другое озеро.

- То самое, где твой склад? Давай пожрем скорей и пойдем дальше.