Владимир Рыбин - Золотой капкан

На первом же повороте тропы из-под брезента, прикрывавшего носилки, выскользнул моток веревки. Его бросили поверх брезента, но он снова упал на землю.

- Стой! - крикнул конвоир. - Перевязывай все.

Он оглянулся обеспокоенно. Над низким лесом еще виднелся столб с динамиком на самом верху, и ворона, сидевшая на столбе, вытягивала голову в их сторону, каркала.

- Вот сука, ведь накаркает! - весело сказал парень. В точности то сказал, что только что подумал Беклемишев.

- Не твое дело! - одернул он развеселившегося арестанта.

- А что мое дело?

- Тащить носилки и не вякать.

- Вороне можно, а мне нельзя?

Какая-то мудреная философия была за этими словами, и Беклемишев не нашелся что сказать.

Тайга стояла тихая в этот час. Сойки верещали над головой, первые сплетницы леса. Синицы и поползни суетились у корней деревьев. Серые ореховки бегали по стволам, громко кричали. Черный дятел исступленно бился о сухую березу красной своей головой. Выше, над застывшими в безветрии кронами, скользили в синем небе быстрые стрижи.

Парень не стал перевязывать. Кинул себе через плечо выпавший моток веревки, наклонился к носилкам.

- Берись, чего рот разинул! - крикнул напарнику.

- Как думаешь, зачем я им понадобился? - спросил его Сизов, берясь за ручки носилок.

- Не слышал, что ли? Этап готовят.

- Этап? Куда это?

Парень захохотал.

- На Кудыкину гору. Нашего брата посылают обогревать места, которые похолоднее. А ты как думал? Вахтовый участок переезжает, а сколько мест на той вахте, считал? То-то же. Кого-то надо и отправлять.

Сизов не знал, что будет на новом месте и сколько там понадобится рабочих, но встревожился.

- Я бы не хотел...

- Не разговаривать! - заорал на них конвоир.

Они оба удивленно оглянулись на него: такого в правилах поведения бесконвойников нет, чтобы еще и не разговаривать.

Помолчали и пошли дальше по тропе в том же порядке: впереди Сизов, за ним здоровяк-парень, позади, чуть поодаль, конвоир с карабином. Долго шли не останавливаясь, посматривали на лес, на небо. По небу ползли облака, белые, взбитые, как подушки у мамы.

- Как тебя зовут-то? - полуобернувшись, спросил Сизов.

- Красавчик, - буркнул парень.

- У нас жеребец был Красавчик, вот ему шло.

- А мне не идет?

- У тебя имя есть.

- Нет у нас тут имени, только клички.

- Я не гражданин начальник, чтобы передо мной выкобениваться.

- Дома Юриком звали, - помолчав, сказал парень. - Юрка, значит.

- А фамилия?

- Красюк. Потому и Красавчиком прозвали, что фамилия такая.

- А меня - Валентин Иванович.

- Ага, Мухомор Иванович, - засмеялся парень. - Или, хошь, другую кликуху придумаю?

- Я не лошадь.

- Ясное дело - только пол-лошади. Другая половина - это сейчас я. Красюк шумно вздохнул, оглянулся на конвоира. - Посидеть бы, а!

- Полежать не хочешь? - добродушно огрызнулся конвоир. Видать, понял, что с разговорами дорога все-таки короче.

- Не откажусь! Лежать не сидеть. Лежать всю жизнь можно.

- Скучно все время лежать-то, - сказал Сизов.

- Чего? Вкалывать - вот это скука. А лежать да мечтать - милое дело.

- О чем мечтать?

- Ясно о чем, о воле.

- А на воле?

- Ну, там нынче у всех одна мечта - о баксах.

- И много тебе их надо?

- Мно-ого!

- Зачем?

- Как это? - удивился Красюк и приостановился, дернул носилки. - Чтобы жить.

- Воровать?

- Почему воровать? Я и раньше не больно-то воровал.

- За что же ты тут?

- Бес попутал...

И тут сзади грохнул выстрел. Они разом бросили носилки, отскочили. На тропе, где только что прошли, поднимался на задние лапы огромный медведище. Конвоир судорожно дергал затвор, чтобы выстрелить еще раз. В один миг медведь оказался возле него. Беклемишев безбоязненно сунул ствол в глубокую свалявшуюся шерсть, нажал на спуск, но затвор только тихо клацнул. В то же мгновение тяжелые лапы опустились на его спину, подтянули к себе, дернули когтями снизу вверх, задирая куртку, из-под которой вдруг фонтаном брызнула кровь, ослепительно алая на белой обнаженной коже.

Зэки стояли, оцепенев от ужаса, смотрели, как крючковатые когти кромсали обмякшее тело, и не было у них сил ни бежать, ни кричать.

Опомнившись, Сизов сдернул с носилок брезент, парусом вскинул его над головой и заорал так, что Красюк вздрогнул: хилый мужик, а такой голосище!

Медведь бросил Беклемишева, тело которого тут же, странно сложившись, рухнуло на землю, повернул голову и злобно рявкнул. Красюк, а за ним и Сизов, не помня себя, кинулись в кусты. Ветки хлестали по лицам, острые сучья рвали одежду. Они падали, вскакивали, снова бежали, словно чуяли за собой страшный шум погони.