Дмитрий Стрешнев - Крутой секс

— Вроде утряслось, — выразил надежду Сева. — Или у них просто мысли плохо работают при такой низкой скорости движения, — опрометчиво пошутил он.

— Да нет, просто у некоторых людей в мундирах мозги по-своему устроены, — сказал Костик. — Мой знакомый Слава Зайцев нырял с аквалангом в Крыму и нашел античную амфору. Надо было ее как-то провезти через границу. Он насыпал в амфору доверху миндаля и положил ее в купе на столик. На границе вошел таможенник, увидел амфору и ткнул в нее пальцем: «Это что?». «Миндаль», — отвечает Слава. «Миндаль?» — недоверчиво спрашивает таможенник. Взял, стал рассматривать, попробовал на вкус. Об амфоре так ничего и не спросил…

Костик едва успел договорить, как профессор громко зашептал:

— Кажется, они остановились!

Действительно, рубиновые задние огни милицейской машины засветились ярче и застыли. Потом авто начало разворачиваться.

— Они возвращаются!..

Панический голос профессора прошил воздух словно электрический разряд. Все бросились к «Москвичу», рискуя сбить друг друга с ног. Это только птицы во взлетающей стае не сталкиваются, людям такого не дано. Как только все умялись в салон, Филипп Марленович смело рванул с места.

— Посмотрите, как там сзади, — сказал он.

— Развернулись и едут за нами, — сообщил Сева.

— Ничего, сейчас попетляем и оторвемся, — сказал Марлен Филиппович. — Я здесь все закоулки знаю.

«Москвич» резво вкатился в полутемный двор и закрутился между разбросанными зигзагом газонами.

— А чем вы занимаетесь, Константин? — спросил профессор.

— Занимался Востоком, два года отторчал в южных странах, а теперь занимаюсь, чем придется.

— Что же вы ушли из своего Востока?.

— А вы загляните в туалет Института востоковедения — и сразу все поймете.

— У нас вообще весь институт закрыли вместе со всеми туалетами, а мы вот все равно… дискутируем, — сказал профессор.

— Упорный вы народ, ученые-моченые, — подтвердил Сева.

— Да, мы такие! — согласился Филипп Марленович.

«Москвич» выскочил из темных закоулков и чуть не столкнулся с другой машиной, которой пришлось отчаянно затормозить. После этого «Москвич» с самолетным ревом помчался по ночным улицам ничуть не хуже бандитской иномарки. Там, где асфальт был похуже, в головах у пассажиров булькало от тряски. Правда, профессор Потапов почему-то больше не вспоминал о переходящих дорогу инвалидах. Вместо этого он сказал:

— Послушайте, а чего мы, собственно, испугались? Это же была всего лишь милиция. Она помогла бы нам Катю найти.

— Или подсказала бы высоту Останкинской башни, — насмешливо заметил Филипп Марленович.

— А что мы такое сделали? — продолжал недоумевать профессор. — Разве мы кого-нибудь ограбили? Чужие вещи взяли?

— Не поручусь только, что смогу внятно рассказать о содержимом чемоданчика, — сказал Сева.

— Вот этого чемоданчика, который у меня в руках? — спросил профессор. — А что в нем может быть такое ужасное?

— Надеюсь, что ничего, — сказал Сева.

— А вот мы сейчас посмотрим! — бодро сказал профессор и завозился над замками. — Наверное, там, внутри, какая-нибудь ерунда!

— Осторожней! — предупредил Сева. — Там чужие вещи! Я обещал двум девушкам все сохранить в целости.

— Не беспокойтесь, он все равно не открывается, — сообщил профессор.

— Давайте я попробую, — предложил Костик, но Сева воспротивился:

— Хватит с нас и одного взломщика!

— А может — попробую? — настаивал Костик, протягивая руку и поглаживая чемоданчик.

— Постойте! А куда мы едем? — опомнился профессор.

— Мы спасаемся от сатрапов антинародного режима, — объяснил Филипп Марленович. — Ты сам, Аркадий, мог бы это понять.

— И долго мы будем спасаться в эту сторону? Я бы предпочел поскорее добраться домой, чтобы наконец узнать телефон следователя Зашибца. Нас же ждет Катя!

— Удивительная наивность, — усмехнулся Филипп Марленович. — Искать избавления у одного из церберов машины насилия!

— Ты бы постеснялся, Филипп, так говорить о человеке, которого совсем не знаешь! — укорил профессор. — Это, в конце концов, не политкорректно!

— Терпеть не могу политкорректности, — сказал Филипп Марленович. — Это значит: идиоту надо говорить, что он умница, а косорукому балбесу — что он без пяти минут мастер, а нецивилизованному дикарю — что он подает замечательный пример самобытности. Все это притесняет настоящих умниц и мастеров.

— Вроде тебя, Филипп, — сказал профессор.