Стюарт Каминский - Ошибка Либермана

Старые хрычи начинали собираться около десяти утра — кружок из старых евреев и одного старого китайца, Хауи Чэня. Это прозвище дал им Мэйш, и они с гордостью носили его, принимая новичков неохотно и только после длительной процедуры приобщения.

— Либерман здесь? — повторила женщина, обращаясь к грузному мрачному мужчине с лицом бульдога, стоявшему в белом фартуке за стойкой. Хотя старики замолчали, женщине все-таки пришлось повысить голос, чтобы перекричать невидимое радио.

Мэйш был слишком хорошо воспитан, чтобы пялиться на женщину. Кроме того, ему надо было поддерживать свою репутацию.

— Мэйша никогда ничего не волнует, — говаривал Сид Леван. — Нам бы надо называть его Непробиваемый Мэйш. Сюда может зайти парень с тремя головами и заказать омаровый суп навынос, а Мэйш и глазом не моргнет. Мэйша ничего не волнует.

Поэтому Мэйш, на которого смотрели старые хрычи, должен был поддержать свою репутацию, но, по правде говоря, даже его вывело из равновесия это создание, которому самое место — в рекламных роликах косметики, или купальников, или диетической содовой.

По радио, находившемуся неизвестно где, звучал шум толпы и голос Гарри Кэрея, а женщина ждала ответа от Мэйша, который, казалось, забыл, где находится. Она посмотрела на двух стариков у стойки, улыбавшихся ей скорее по старой памяти, чем с надеждой. Один старик в кепке, не кто иной, как Гершл Розен, толкнул другого и спросил:

— Который?

— Который? — эхом повторила женщина.

— Который Либерман? — сказал маленький, как гном, Гершл, оглянувшись на свою дружину, будто удачно поиграл словами [4] Lieberman — буквально «любимый мужчина» ( нем. ). .

В помещении было три кабинки, отделенных перегородками. Четыре старика, среди них китаец, сидели в первой. Вторая была пуста. Из третьей кабинки высунулась бесплотная рука и поманила женщину пальцем.

За три минуты до того, как она вошла в «Ти энд Эл деликатессен», Райн Сэндберг пробил дабл в двух пробежках на восьмой, и Гарри Кэрей сходил с ума от радости.

Хотя обычно Эйб Либерман с удовольствием сидел в жару в закусочной своего брата Мэйша, теперь он мечтал оказаться на стадионе «Ригли филд» в двадцати минутах езды отсюда, жевать бутерброд компании «Оскар Майер» и смотреть на обнаженные загорелые плечи и веснушчатые спины девушек, проводящих выходной на открытой трибуне. А еще лучше было бы сбросить лет тридцать — сорок и смотреть, как Билл Николсон или Хэнк Зауэр отбивает крученый мяч от Ивелла Блэкуэлла на правую трибуну.

Не стоило в такой августовский день сидеть в закусочной Мэйша со сломанным кондиционером. На столе перед Либерманом стояли и вентилятор, направленный ему прямо в лицо, и радиоприемник, но вентилятор был старый и утомился, а радио звучало так, будто страдало астмой, как Эл Блумбах.

— Я не знаю, Дейви, — сказал Гарри Кэрей по радио.

— Трилло — неплохой выбор в этой ситуации, — заверил Дейв Нельсон, от которого всегда можно было услышать какую-нибудь успокаивающую избитую фразу.

— Неплохой выбор? — Либерман обратился к Хэнрагану. — Да это единственный вариант, который есть у Циммера. Он ближе всех к мексиканцу на этой скамейке. Я собираюсь взять внуков на игру в понедельник. Хочешь пойти? Я куплю еще один билет.

Детектив Уильям Хэнраган крякнул, улыбнулся и отрицательно покачал головой. Этим утром он излучал уверенность, щеки розовели, обычно растрепанные волосы были подстрижены и аккуратно зачесаны назад. Красивое лицо ирландца слегка отекло. Голубая рубашка с коротким рукавом взмокла от пота, но галстук был тщательно выглажен. Сегодня Хэнраган лез из кожи вон, чтобы убедить самого себя, своего напарника и весь мир, что выпивка ему не нужна.

Когда Мэнни Трилло приближался к базе, дверь «Ти энд Эл» грохнула. Там не было пружины. Тем, кто неосторожно толкал дверь слишком сильно, она часто отлетала прямо в лицо. Пружину сняли пару недель назад двое ремонтников, которых после этого больше никто не видел. Старые хрычи высказали предположение, что эти двое были ворами и ездили по всей стране, охотясь за дверными пружинами.

Женщина с волнистыми рыжими волосами сумела проскользнуть через опасную дверь, чтобы задать свой вопрос. Теперь она стояла перед кабинкой Либермана. На ней было облегающее белое платье с цветочками, вышитыми у глубокого выреза, в котором виднелись груди, напоминавшие две бронзовые луны.

— Либерман, — сказала она.

— Вальдес, — отозвался Либерман.