Майкл Коннелли - Пятый свидетель

Но я знал, что на этот раз совещание не состоится. Знал это и Перри.

— Мистер Циммер, вы можете сесть. Я объявляю обеденный перерыв и надеюсь, что все участники процесса будут на своих местах к часу дня. Присяжным запрещается обсуждать дело друг с другом и делать какие бы то ни было выводы из показаний свидетеля и его обращения к суду.

После этого зал зашумел, журналисты громко заговорили друг с другом. Когда последний присяжный покинул помещение, я вышел из-за трибуны и, наклонившись над столом защиты, прошептал Аронсон:

— Думаю, на этот раз вам будет любопытно поприсутствовать в кабинете судьи.

Она собиралась уже было спросить, что я имею в виду, когда Перри произнес официальным голосом:

— Я хочу, чтобы советник прошел в мой кабинет. Немедленно. Мистер Оппарицио, прошу вас оставаться здесь. Вы можете проконсультироваться со своими адвокатами, но не покидайте зала суда.

С этими словами он встал и решительно направился к себе.

Я последовал за ним.

К тому времени я уже мог с закрытыми глазами сказать, как расставлена мебель в кабинете судьи и что где развешано у него по стенам. Но я надеялся, что это будет моим последним посещением этого кабинета, и догадывался, что нынешний визит будет самым трудным. Как только мы вошли, судья сорвал с себя мантию и не глядя швырнул ее на вешалку в углу вместо того, чтобы аккуратно повесить на плечики, как он делал во время прежних совещаний при закрытых дверях. После этого он плюхнулся в кресло, громко выдохнул и, откинувшись на спинку, уставился в потолок. У него был крайне раздраженный вид, наводивший на мысль, что решение, которое ему предстояло принять, куда больше заботило его с точки зрения собственной профессиональной репутации, нежели с точки зрения справедливости по отношению к жертве убийства.

— Мистер Холлер, — произнес он наконец так, будто сбрасывал с себя тяжкое бремя.

— Да, ваша честь?

Судья потер щеки.

— Пожалуйста, скажите мне, что это не было задумано вами с самого начала: заставить мистера Оппарицио перед лицом присяжных прибегнуть к Пятой поправке.

— Судья, — ответил я, — я понятия не имел, что он собирается взять Пятую. После отмены ходатайства о невызове его в суд я и представить себе не мог, что он это сделает. Да, я, безусловно, подталкивал его, но только к тому, чтобы он отвечал на мои вопросы.

Фриман иронически скривила губы и покачала головой.

— Вы хотите что-то добавить, мисс Фриман? — спросил судья.

— Ваша честь, я считаю, что на протяжении всего процесса советник демонстрировал не что иное, как презрение к суду и всей системе правосудия. Он даже сейчас не ответил на ваш вопрос. Не опроверг того, что задумал это наперед, а только сказал, что, видите ли, «понятия не имел». Это совершенно разные вещи. И это свидетельствует о трусости защиты и о том, что советник пытался мешать проведению процесса с самого его начала. Теперь он преуспел. Оппарицио все время был для него «кандидатом на Пятую» — соломенным чучелом, которое он специально посадил перед присяжными, чтобы послать в нокдаун, когда тот возьмет Пятую поправку. Таков был его план, и если это не подрыв состязательной системы правосудия, то я не знаю, как еще это можно назвать.

Я взглянул на Аронсон. Вид у нее был униженно-подавленный, и, возможно даже, она была на стороне Фриман.

— Судья, — спокойно сказал я, — я могу ответить мисс Фриман только одно: докажите. Если она так уверена, что это был хитроумный план, то она сможет это доказать. Правда же состоит в том — и моя юная помощница-идеалистка может это подтвердить, — что до последнего дня мы даже не были уверены в причастности Оппарицио к организованной преступности. Мой дознаватель случайно в буквальном смысле слова наткнулся на его преступные связи совсем недавно, когда выяснял, каким имуществом владеет Оппарицио, по финансовым отчетам Комиссии по ценным бумагам и биржевой деятельности. У полиции и обвинения была точно такая же возможность ознакомиться с ними, но они либо предпочли их игнорировать, либо не довели дело до конца. Полагаю, именно этим, а не тактикой, которую я применил в ходе процесса, в значительной мере объясняется раздражение советника.

Судья, по-прежнему рассматривавший потолок, сделал волнообразное движение рукой. Я не понял, что оно означало.

— Судья?

Перри крутанулся в кресле и, подавшись вперед, обратился ко всем нам:

— Ну, и что будем делать?

Первым он взглянул на меня. Я, в свою очередь, — на Аронсон: нет ли у нее идей на этот счет, но она сидела как замороженная. Я снова повернулся к судье.