Александр Щелоков - Генеральские игры

Видимо, истощение потенции и привело к тому, что последнее собственное произведение инженера-железнодорожника — его дочь — оказалось неудачным. Буфера, тендер и прочее у Руфины было на месте, но где-то внутри усталость материала дала о себе знать. Сексуальная неуравновешенность девочки стала заметной уже в раннем возрасте. В тринадцать лет она уже рассталась с романтическими идеалами возвышенной любви, отдав предпочтение плотским утехам. И влекли её к себе не мальчики, а мужчины с опытом и фантазиями. Ей нравилось раздеваться, демонстрировать тело посторонним и наблюдать за смущением, которое вызывала её смелость. Она влюблялась, но ей доставляла удовольствие и возбуждала не сама любовь, а ревность.

Умело подталкивая приятелей к самым легкодоступным подругам, она разжигала в себе удивительные по силе страдания, упивалась ими, доводила себя до исступления. Дважды в минуты отчаяния Руфина покушалась на самоубийство. Ее откачивали врачи, хотя никто из них не давал гарантий, что попытки такого рода не повторятся.

Когда Бергману сообщили о новом увлечении Руфины, он не стал предупреждать Шоркина о странностях сестры. Ему казалось, что это оттолкнет его от Руфины, что в свою очередь спровоцирует очередной кризис. Но тайные опасения за сестру постоянно тревожили подсознание. Вот почему, когда Резник позвонил в неурочный час, первая мысль была о Финке.

Герман приехал быстро. Бергман ждал его на веранде дачи, нервно прохаживаясь вдоль балюстрады.

В наше время гонцам с неприятными новостями уже не рубят голов, однако сообщать близкому человеку плохие новости — занятие малоприятное.

— Корнелий…

— Да говори, не тяни!

— Руфина… её нет. Ушла. Вскрыла вены. Спасти не удалось.

Бергман сморщился как от зубной боли. Со всего маху ударил рукой по перилам лестницы.

— Я этого больше всего боялся! Что у тебя еще? Высыпай сразу.

— Убрать чекиста не удалось. История темная, как и что произошло, сразу не разобрались. Но те трое, которые его ждали, — убиты. А майор цел. В конце концов, это не так страшно, лишь бы не догадался, кто его подставил.

Бергман скрипнул зубами. Острая боль полоснула желудок, подкатила к горлу. Он положил руку на живот, погладил его.

— Ну никто ничего не умеет делать! Ну никто!

Резник опустил глаза, показывая, что принимает упрек на свой счет. Бергман заметил это. Поспешил успокоить:

— Не о тебе речь, Герман. Ты один исправляешь чужие ошибки.

— Сообщить Шоркину?

Щеку Бергмана передернул нервный тик. Рот искривился.

— Не надо. — Он помолчал, размышляя. — И вообще больше смотреть на него не хочу. Ты можешь что-то сделать?

— Если надо.

— Надо, Герман. Думаю, ты понимаешь.

Известие о гибели Руфины потрясло Шоркина. Он приехал в банк, хотел пройти к Бергману, но прежнее правило свободного доступа к шефу уже не действовало: в кабинет его не пропустили. В приемной, усиливая власть Лии Григорьевны, сидел личный охранник Бергмана Соколов — угрюмый, преданный хозяину бугай.

Шоркин решил — шефу не до него. Да и в самом деле человека можно понять — погибла родная сестра. Смерть близких всегда угнетает. И не только потому, что крепки родственные узы. Куда сильнее действует мысль, что и ты сам смертей.

Шоркин вернулся домой. Выпил в одиночку бутылку «Абсолюта». Не разуваясь, брякнулся на диван. Уставился в потолок.

Зазвенел телефон. Брать трубку не хотелось, но он взял — мало ли что.

— Я насчет рыбалки. — Шоркин узнал голос Сундука и насторожился. — Вчера мои друзья рыбачили. Лодка у мудаков перевернулась. Рыба ушла. Мои все замокли…

— Твои проблемы! — Шоркин зло дал отбой. Хмель слетел с него окончательно.

Утром он выехал с дачи, едва начало светать. Сидел за рулем с головой тяжелой, как чугунный котел. До магистрального шоссе предстояло проехать километровый участок, на котором дорога делала три крутых поворота. Шоркин не любил это место. Здесь приходилось тащиться на малой скорости, прижимаясь к обочине. Уже не раз на крутом повороте в лоб ему вылетали лихачи, уверенные в своем водительском мастерстве. Один такой, уходя от столкновения, на левом вираже круто бросил руль вправо и два раза кувырнулся через крышу. Три дня «Ниссан-Патрол» пролежал вверх брюхом на обочине. Хозяин в это время зализывал синяки и шишки.

У рокового поворота машина пошла медленней. Когда поравнялась с бетонным столбом, на котором крепилась табличка с надписью «ПАНСИОНАТ „ОКЕАНСКИЙ“, из-за кустов, росших вдоль глухого зеленого забора, вышел мужчина в черном плаще. К животу он прижимал приклад маленького автомата, чем-то похожего на игрушечный.