Александр Щелоков - Генеральские игры

Он просто шел домой, и ему казалось, что он похож на воздушный шарик, из которого выпустили воздух. Не было ни радости, приходящей при достижении желанной цели, ни угрызений совести или сожаления о содеянном.

Пусто в мыслях, пусто в душе.

Хотелось одного — спать.

Корнелий Бергман проснулся рано. Зеленые цифры электронного будильника высвечивали три часа. В шесть должно автоматически включиться местное радио.

Бергман лежал, полузакрыв глаза. Спать не хотелось. У него разыгралась язва. Боль тупая, ноющая, тугими пальцами сжимала желудок, словно тянула его к горлу, желая выдернуть наружу.

Бергману уже давно предлагали сделать операцию и избавиться от болячки. Знакомые врачи обещали найти прекрасных хирургов, гарантировали успех, но позволять резать пузо, пока боль ещё можно терпеть, Корнелий не хотел.

Не спалось, настроение упало до нуля, впереди ожидал рабочий день. Если верить приметам, ничего хорошего он не сулил. Бергман уже давно заметил, что неприятности всегда наваливались следом за болями в желудке. Словно язва подтверждала: все плохое человек чувствует нутром.

Под утро боль слегка поутихла, и Корнелий задремал. Внезапно его разбудил телефонный звонок. Трубка, лежавшая на тумбочке торшера рядом с кроватью, залилась мелодичным звоном.

Бергман взял её с глухим раздражением. Он понимал — раз звонят, значит так припекло, что не звонить нельзя, тем более что его прямой номер знал ограниченный круг лиц. Но разве можно совладать с раздражением, если оно уж возникло?

— Что там? — Бергман прокричал эти слова в микрофон так, что умный собеседник, даже не отзываясь, с перепугу должен был повесить трубку.

— Корнелий…

Бергман узнал голос Резника и насторожился. Они дружили по меньшей мере лет двадцать. Все эти годы Резник безоговорочно признавал старшинство приятеля, никогда не позволял даже намека на фамильярность. Значит, на то, чтобы позвонить были очень серьезные причины.

— Доброе утро, Герман. — Корнелий говорил уже другим тоном, хотя догадывался — утро в чем-то совсем недоброе. — Что у тебя?

— Надо срочно встретиться.

— Может, скажешь, что у тебя?

— Нет, лучше без телефона.

— Что-то с Финкой?

Бергман спросил, поддавшись интуиции. Нехорошие предчувствия и беспокойство давно жили в нем.

— Да, с ней тоже. Но не только.

— Приезжай.

Резник дал отбой.

Бергман сел на кровати, спустил ноги на пушистый коврик, лежавший поверх паласа. Увидел узловатые пальцы, тронутые подагрой. Болезненно поморщился.

Боже мой, ради чего он корячится, роет землю, гребет под себя миллионы, если за них все равно не купить здоровья?

В молодые годы студент московской Плехановки Бергман жил куда веселей и свободней, чем Бергман-миллионер. Когда в кармане не оставалось и гривенника, собрав друзей, он отправлялся на овощную базу или на товарную железнодорожную станцию. Всю ночь студенты кидали мешки, грузили ящики, а утром считали хрусты и кто-то бежал за портвейном. И не было тогда между ними ни евреев, ни эллинов — только друзья-студиозы. Только зубрилы и лодыри, скромники и гуляки.

Бергман был гулякой — ходоком, как ещё говорили. Ах, какие девчата тогда водились! Ой, какие! И не случалось так, чтобы какую-то из них Корнелий целовал без любви. Это сегодня в язык вползло и утвердилось выражение «заниматься любовью». В молодые времена Корнелий не занимался ею, он просто любил. Да, у него была масса подружек, но что поделаешь — сердце такое. И девчата его любили — ни отнять, ни прибавить. Он ведь и сейчас ничего в свои пятьдесят шесть. Высокий, поджарый, темноглазый, с сохранившейся шевелюрой. Остроумный и энергичный.

Корнелий ни в чем не походил на брата Давида — маленького верткого пузанчика с восковой проплешиной от лба до затылка. У братьев не раз возникали подозрения, что их изготовлением занимались разные отцы, хотя у матери — Лии Борисовны был всего один муж — Иосиф Михайлович Бергман.

Отец был потомственным инженером-железнодорожником. Все его интересы в жизни определяли два хобби — паровозы и женщины. Корнелий долго не мог понять, о чем идет разговор, когда у отца собиралась мужская компания коллег. Слова «буфера», «тендер», «сцепка» в одинаковой мере описывали оба увлечения отца, и только по дружному смеху собеседников можно было угадать, когда говорилось о металле, а когда о живом теле.

Отец расплескал семенные фонды в железнодорожной полосе отчуждения от Москвы до далекого Братска. Уезжая в дальние командировки, Бергман-старший щедро одаривал радостью общения обитательниц строительных поездов — баб крутых, пьющих, до игры в буёк охочих.