Татьяна Степанова - Яд-шоколад

— Я когда узнал про его смерть в больнице… — Гущин достал сигарету из пачки, потом взглянул на Катю и снова убрал ее. — Время смерти у них совпало, так странно… В доме — выстрел, а там, в клинике у него сердце остановилось.

— Это просто совпадение, Федор Матвеевич, — сказала Катя. — Андерсен не Дмитрий Момзен. Он другой. Он появился, чтобы… нет, не защитить Мальвину и не утешить ее после разрыва с женихом. Как бы это сказать, он появился, чтобы любить ее и в то же самое время… чтобы разрушить все. Я об этом с психиатрами из Сербского говорила. Так вот, в психиатрии бытует мнение, что при этом феномене расщепления личности одна личность всегда стремится занять доминирующее положение и уничтожить другие личности. Это мы и наблюдали. Но в нашем феномене была некая уникальность — одна личность была влюблена в другую насмерть. Андерсен был влюблен в Мальвину — все беды, все убийства именно из-за этого. Вы ведь видели его там, в доме.

— И до смерти не забуду. Голос… как вообще молодая женщина с ее голосовыми связками могла говорить таким голосом? Словно парень — здоровый, мощный. И… я ведь видел тогда перед собой парня, мужика, не женщину. Как она… он двигался там, как дрался… Мать из окна швырнул, прыгнул на Феликса как тигр. Такая силища… неудивительно, что он… то есть она… того бедного парня Кирилла Гринева в Котельниках убила одним ударом.

— Не она, он, Андерсен, — поправила Катя. — Их всех убил он. И Ласточку. И Мальвину. Их всех убил ОН.

— Читал про это расщепление, что некоторые личности на древних языках начинают болтать — на латыни, на древнееврейском, на персидском… Интересно, какими же голосами? — Гущин покачал головой. — Да, или магия, или чертовщина, а все наука психиатрия. И главное, все эти психиатры-спецы много говорят, но объяснить конкретно, четко не могут!

— Кто может объяснить феномен, Федор Матвеевич? О многих вещах мы способны лишь догадываться. Но, к счастью, вы с коллегами собрали по этому делу уже достаточно фактов, чтобы о чем-то судить конкретно.

— О чем же ты, именно ты судишь конкретно в этом деле?

— Ну, я продолжу о знакомстве Мальвины и Дмитрия Момзена. То, что он обаял, влюбил ее в себя очень быстро, нет сомнений. Я его видела в Пыжевском. Парень он видный.

— Фашист, на такие дела замахивался…

— Да уж. И он жестокий, бессердечный, — сказала Катя. — Возможно, сначала он ничего не замечал, что с Мальвиной что-то не так. Я записи допросов Веры Сергеевны слушала, она об этом подробно рассказывает. Все у них быстро завертелось — весь их скоротечный роман. Мальвина ведь богатая невеста, а он денег желал. Потом он увидел появление Ласточки. И какое-то время решил терпеть. На кону большие деньги, фабрика, капитал. Но, видно, постоянно думал об этом и уже перед самой свадьбой решил, что… В общем, как бы ни был он плох, в этом осудить его трудно — кто решится связать судьбу с сумасшедшей, в которой живут как бы два человека? Он сказал о своем решении, о разрыве, Мальвине в крайне грубой жестокой форме, оскорбил ее. Назвал свиньей, богатой сумасшедшей свиньей. Думаю, сделал это намеренно, чтобы сразу оборвать все отношения. Они расстались. Мы с вами решили сначала, что свадьба расстроилась из-за Феликса, из-за его притязаний на Момзена, но Феликс никогда не был гомосексуалистом. Этот слух о сорванной свадьбе Момзена, который я слышала от мастера татуировок в салоне, гулял по клубам, по Москве в такой вот форме, потому что истинная причина разрыва тщательно скрывалась. Мальвина осталась одна за два дня до свадьбы. А тут еще болезнь отца, который уже не верил врачам и больницам и ждал конца дома в компании сиделок и медсестер. Все наслоилось — жених бросил, отец умирал и не желал с этим мириться, устраивал дома оргии с сиделками, с Софией Калараш, потому что так ему казалось, что он продлевает себе жизнь, отпугивает смерть. Все это происходило на глазах Мальвины. Все кипело в ней как в котле — боль разрыва, страсть, сексуальная неудовлетворенность, рухнувшие надежды на брак, жалость к умирающему отцу и вместе с тем жгучая обида на него за то, что он распутничает чуть ли не на глазах у домашних. Всего этого слишком много для больной психики. И Мальвина этого не выдержала, она… Она опять расщепилась. Появился Андерсен. Федор Матвеевич, вы видели ту книгу сказок?

— Видел, вещдок сейчас к делу приобщен. В архив отправится вместе с делом, когда оно будет закрыто.

— Очень показательно, какая сказка выбрана, — сказала Катя. — Это редкое антикварное издание Мальвине подарил Дмитрий Момзен в первые дни их романа. Посвящение написано его рукой. Там ведь есть и «Русалочка», и «Дикие лебеди», и «Соловей», но Андерсен, который появился, выбрал именно «Свинью-копилку». В этом была их связь с Мальвиной. То оскорбление во время разрыва, ранившее смертельно, — богатая свинья с деньгами. Это стало знаком, символом… мучительным символом, от которого они оба пытались избавиться, разбивая символ на глиняные черепки, расщепляя его как бы на части. Это мне психиатры объяснили — явление переноса в метафорической форме эмоций, причинивших страдание, на материальный объект. И тут профайлер ошибся, и мы были не правы. Предметы, оставленные в ранах и возле трупов — не ключ и не послание убийцы. Это лишь способ избавления, отторжения воспоминаний, причинявших боль. Эта сказка оказалась в центре кровавого кошмара. А насчет самих предметов… Феликс говорил на допросах, что он видел у сестры в ее сумке «странное барахло», которое она всюду носила с собой — обрывки ткани, глиняные черепки, деревяшку, что-то еще, на что он просто не обратил внимания. Этот знаковый набор предметов «из сказки» собирал Андерсен. Он же оставлял этот «мусор» на телах жертв. Но все дело в том, что сумка-то принадлежала именно Мальвине, и в свои светлые часы она тоже видела эти предметы. Но не избавлялась от них и не удивлялась им. Она просто закрывала на это глаза. Вещи были как бы частью Андерсена, частью их обоих, частью их тайны. Психиатры объясняют это феноменом «разделенного слияния» — с одной стороны перед нами расщепленный разум, но в то же самое время это единый биологический индивид.