Дэвид Хьюсон - Земля обетованная

Она взяла меня за руку и провела в гостиную. Там стояла софа, на которой свободно улеглась бы семья из шести человек, и плоский телевизор, размер которого не уступал экрану частного кинотеатра.

— Выпьем, — предложила она.

— Спасибо, не надо.

— Никаких возражений.

— Тогда, может, пива?

Она пошла в кухню и вернулась с двумя бокалами. В моем было что-то экзотическое и иностранное. От ее бокала пахло водкой со слабой примесью тоника.

Я предложил за нее тост. Она потянула меня к софе и уселась очень близко.

— Салют, — пробормотала она. — Я никогда еще не приветствовала привидение.

— Да и сейчас ты этого не сделаешь. Это я, Сюзанна. Во плоти.

— У меня есть глаза, — сказала она тихо, но отчетливо.

— И все же… я должен спросить.

Вопрос был трудный и необычный.

— Давай.

— Сегодня днем я видел телевизионную передачу. Ты говорила, что видела меня мертвым и все такое.

Сюзанна сделала большой глоток, поставила бокал на стол и посмотрела на меня.

От этого взгляда мне стало не по себе. Так же она смотрела на меня много лет назад в крошечной эдемской квартире, когда только начинала. Охотилась за вещественными доказательствами с помощью самого легкого способа, который знала.

— А, — сказала она, словно только что вспомнив, — это…

— Начнем с самого начала, — сказал я. — Когда я увидел тебя по телевизору, ты стояла на улице возле дома, который назывался коррекционным заведением Маккендрика. Где, черт возьми, он находится и какое отношение имеет ко мне?

— Шутишь? Ты пробыл там последние полтора года.

В моей голове что-то сдвинулось.

— Думаю, я бы это заметил, Сюзанна.

— Они тебя переселили туда из Гвинета. Прошел слух, что тебя кто-то хочет убить. Копов в тюрьме не жалуют.

«Нет, нет, нет», — надрывался в голове тонкий голосок.

— Меня поместили в одиночную камеру в Гвинете двадцать с лишним лет назад, — настойчиво сказал я. — И все эти годы я оставался там в крыле для смертников. Никто меня убивать не собирался. Государство не позволило бы лишить себя такой привилегии.

Сюзанна пожала плечами.

— Я адвокат. Не специалист в области смертных приговоров. Это то, что мне сказали. Ты не возражал.

— Я не знал! Бога ради…

Видно, я сказал что-то не то. Сюзанна ждала, когда я успокоюсь.

— В Гвинете тебя усыпили. Для твоей же пользы. Я была свидетелем. Ты был страшно расстроен. На протяжении многих лет. Мы боялись за твое душевное здоровье.

— Меня, невинного человек, посадили в тюрьму за убийство жены и ребенка и приговорили к смерти. Как, думаешь, я мог себя вести? Распевать песни из «Оклахомы»?

Ее глаза увлажнились. Она смотрела в свой бокал. Я почувствовал себя подонком.

— Извини, — сказал я.

Трудно было поверить, что Сюзанне под пятьдесят. Она выглядела на тридцать пять. Но этого мало. У нее и манеры, и непринужденность были под стать.

— Последние два дня мне пришлось нелегко.

Она вздохнула и положила руки мне на колени. Возле меня закачалось дорогостоящее ароматное облачко.

— А каково было мне? Я знаю, что ты не убивал. А убедить в этом других мне не удалось. И ты не помог. Ну что ты говорил? «Я не могу ничего вспомнить». И все равно я всегда верила, что в конце концов вытащу тебя.

Многое нужно было узнать. Я перегнулся к столу, взял бокал, отхлебнул глоток иностранного пива и сказал:

— Я знаю, все так и было. И ценю это. А теперь расскажи, почему ты сказала, что видела меня утром мертвым. Потому что, клянусь жизнью — извини меня, — я это пропустил.

История была такова. Накануне, в одиннадцать вечера, ей позвонил домой представитель коррекционного заведения и сказал, что все пути к подаче апелляции исчерпаны. В восемь часов утра меня умертвят с помощью укола. Это было, конечно, через двадцать часов после того, как меня оттуда увезли.

Сюзанна, естественно, всю ночь названивала судьям и другим влиятельным лицам. В этот раз никто не пошел ей навстречу. Смерть и все тут. Не осталось ни одной нитки, за которую можно было потянуть, ни одного бывшего любовника, которого она могла бы обернуть вокруг своего тонкого пальчика.

Итак, в семь утра она поехала в частную пенитенциарную, а по совместительству убойную фирму Маккендрика, надеясь что-то сделать на месте, например заявить о моей невменяемости или сказать, что я чем-то заболел и надо повременить с казнью, пока мне не станет лучше. Она всегда была изобретательной женщиной. Я начал верить в то, что она испытывала искренние угрызения совести от надвигающейся казни, хотя трудно сказать, горевала ли она обо мне или гневалась из-за того, что проиграла дело.