Павел Саксонов - Можайский — 1 - начало

Константин Николаевич, поняв направление мысли по сделанной Шониным акцентации на сроках окоченения, ответил уже мгновенно:

— Минутку! Савушкина говорите? И… — послышалось шуршание: вероятно, Константин Николаевич спешно пролистывал регистрационный журнал. — Отрадный, так?

— Совершенно верно.

Опять шуршание.

— И Ламсдорф?

— Да.

— Иванов?

— Да.

— Гранин?

— Да.

— Боже мой!

Михаил Георгиевич удовлетворенно кивнул: получалось, что сам себе, но в действительности — той быстроте, с какой Константин Николаевич ухватил суть.

— Константин Николаевич?

— Невероятно!

— И тем не менее, у меня на руках несколько десятков такого рода заключений.

Константин Николаевич — судя по голосу — всполошился окончательно:

— Все — мои?!

— Нет-нет, — Михаил Георгиевич поспешил внести ясность, поняв, что эдак и до сердечного приступа можно коллегу довести, — всех. Есть и моё собственное, хотя — Богом клянусь! — до минувшей ночи я и помнить о нем не помнил!

— За какой период? — Константин Николаевич с облегчением выдохнул, но его тревога — в целом — никуда не делась. Да и было отчего тревожиться! — Согласно моим записям, несколько месяцев, как минимум?

— Примерно год. Чуть больше.

— Несколько десятков? По всем частям?

— Да.

— Но это не может быть простым совпадением!

— Вот именно. О чем и речь.

Оба врача замолчали, и молчание их длилось довольно приличное время. Михаил Георгиевич теребил, почти не вчитываясь в них, лежавшие перед ним бумаги. Из трубки слышалось шуршание: Константин Николаевич, похоже, был занят тем же. Точнее, Константин Николаевич как раз и вчитывался в сделанные им собственноручно записи. Несколько раз до Михаила Георгиевича доносились приглушенные звуки: скрежет стула по кафельному полу, трескучие — загрубевшей подошвой ботинок — шаги, характерное звяканье металлических дверок шкафов… Очевидно, полицейский врач Нарвской части время от времени вскакивал из-за стола и бегал по своему кабинету в поисках других — помимо регистрационного журнала — документов. Находил их, снова усаживался за стол, перечитывал их, а потом опять поднимался и начинал поиски.

Наконец, Константин Николаевич вновь заговорил:

— Нет, это никак не совпадение. Все случаи — как под копирку. Ваше мнение?

— Яд.

— Согласен. И не просто яд, а судорожный. Стрихнин, например.

Михаил Георгиевич, в круг предположений которого стрихнин тоже входил, покачал головой и возразил:

— С одной стороны, вроде бы очень подходит: стремительное развитие окоченения, отсутствие ярко выраженной посмертной картины. Но с другой… Мы вот что имеем, если основываться еще и на полицейских отчетах…

— Как! Еще и полицейские отчеты имеются?

Восклицание Константина Николаевича прозвучало немного осуждающе: мол, что же это вы, коллега, не всю информацию выкладываете? Михаил Георгиевич понял это осуждение правильно и поспешил уточнить:

— Имеются, Константин Николаевич, еще как имеются. Позор на мою голову, но я не сам обнаружил всю эту последовательность смертей. В сущности, мне ее преподнесли на блюдечке. И…

— Можайский, полагаю?

Нарвский врач немного истерично хохотнул, перебив Михаила Георгиевича. Похоже, в его глазах «наш князь» если и снискал популярность, то весьма специфическую, далекую от восторженного поклонения. И это было действительно так: если бы кто-то прямо спросил Константина Николаевича, что именно он думает о князе Можайском, то Константин Николаевич ответил бы примерно так — «Вы можете смеяться, господа, но меня этот вестник злодейств откровенно пугает!»

— Кто же еще?

Михаил Георгиевич, знавший о предубеждении коллеги насчет Юрия Михайловича, тоже хохотнул, но скорее весело, чем истерично. В отличие от Константина Николаевича, Михаил Георгиевич Можайского любил. На его собственный взгляд, в столице не было лучшего полицейского и товарища по службе, хотя в глаза и прямо он бы это вряд ли когда-нибудь произнес. Все-таки врач, тем более — полицейский врач, должен быть человеком если и не бесстрастным, то непредвзятым. Любые личностные предпочтения для врача — дорога к деградации профессионализма.

— Понятно. — Константин Николаевич вздохнул. — И как это я сразу не догадался? Если вырисовывается какая-нибудь жуть, как же тут без Можайского? Ну — выкладывайте подробности.

Михаил Георгиевич подробности выложил. Он не видел никакого смысла в сокрытии чего-либо от коллеги. Даже наоборот: желая и сам получить как можно более взвешенное мнение, Михаил Георгиевич справедливо предположил, что только полная откровенность может этому поспособствовать.