Павел Саксонов - Можайский — 1 - начало

Мысли доктора ворочались вяло, без энтузиазма. Зато под ложечкой у него сосало, на сердце было холодно, по спине то и дело пробегали мурашки. Михаил Георгиевич был охвачен сильнейшим беспокойством, природу которого он понимал очень хорошо, но доискаться до причины которого не мог.

Природа беспокойства была проста: ни на минуту не сомневаясь в том, что полиция столкнулась с самым чудовищным преступным заговором за многие годы; ни на минуту не сомневаясь в том, что жертвами этого заговора уже пали десятки человек; ни на минуту не сомневаясь в том, что происходит крушение моральных основ привычного миропорядка, доктор не мог отделаться от мысли, что все-таки тут что-то не так. Но если не так, то что же именно? И вот это «что именно не так?» и было той причиной, доискаться до которой доктор не мог.

Михаил Георгиевич не был ни следователем, ни человеком, в обязанности которого входило бы разбирательство во всякого рода тонкостях следственной вообще и полицейской работы в частности. И тем не менее, он, столько всего услышавший на ночном совещании у Можайского; он, сам принявший в этом совещании деятельное участие; он не мог отрешиться от того, чтобы вновь и вновь не возвращаться к тем из вопросов, которые так и остались без ответа. И, разумеется, к тем из утверждений, которые ему, доктору, и сразу-то показались шаткими, а теперь и вовсе не давали покоя своей очевидной — для него — нелепостью.

Несколько раз Михаил Георгиевич, не выдержав сидячей бездеятельности, вскакивал из-за стола и начинал бродить по кафельному полу, то поглядывая на плитки, то на шкафы. Останавливаясь у какого-нибудь шкафа, он рассеянно менял склянки местами, переставлял их, а потом, словно спохватившись, возвращал на исходные места. И снова начинал бродить, а после — садился за стол и либо брался за отданные ему выписки из полицейского Архива, либо, поворотившись, смотрел в окно, почти физически ощущая, насколько медленно и тяжко растекаются мысли.

С поставленной перед ним задачей — постараться узнать, каким же, собственно, препаратом травили несчастных бандиты — Михаил Георгиевич тоже пока не справился. И хотя на совещании у Можайского он достаточно уверенно заявил, что имеет на этот счет кое какие догадки, теперь, находясь у себя, он и в этих догадках сомневался.

Нет, определенные догадки всё же у него по-прежнему имелись, но круг их расширился, а это уже было нехорошо. Отмести какие-то из них и остановиться на какой-то одной ему не позволяла впитанная с учебой добросовестность. Еще в бытность свою студентом-медиком, Михаил Георгиевич от своих учителей усвоил две важнейшие для врача посылки: диагностировать решительно и решительно не диагностировать по слухам. Суть этих посылок заключалась в том, чтобы не оставлять сомнениям места при личной работе с пациентом, но ставить под сомнение всё, к чему он сам не имел прямого касательства.

Вот и теперь, перечитывая одно заключение за другим, Михаил Георгиевич разрывался на части. В одну сторону его тянула корпоративная солидарность. В другую — знание того, с какою порой небрежностью составляются отчеты о вскрытиях. Усугублял ситуацию и личный опыт: лучше, чем кто-либо другой, Михаил Георгиевич представлял себе ту поспешность, ту рутинность, то отсутствие одухотворенной мысли, с какими к вскрытию чаще всего приступали патологоанатомы.

Огромное количество тел, доставлявшихся в полицейские морги и подлежавших исследованию полицейскими врачами, уже само по себе — при крайнем недостатке полицейских врачей — никак не способствовало тщательности и обдуманности. При отсутствии явных признаков насильственного и при этом умышленного характера смерти вскрытие часто — слишком, как теперь понимал Михаил Георгиевич, часто — ограничивалось перечнем повреждений и вытекающим из них заключением. Например: тело найдено под стеной многоэтажного дома на булыжной мостовой; сломаны руки-ноги, разбита голова, разорваны печень и селезенка… где же тут умышленный характер? Нет его: налицо несчастный случай. Или так: вытащили тело из воды; синяков, следов борьбы, удушения и чего-то подобного нет, в легких — вода… ну и Бог с ним, со всем этим: упал бедолага в воду и, не умея плавать, захлебнулся. И ведь справочка рядом лежит, так и подзуживая: личность установлена, по свидетельству жены (мужа, сына, дочери, соседей) отличался (отличалась) неумеренным пьянством. Что же тут еще предполагать, как не злосчастное для погибшего стечение обстоятельств? А если и безличностным оказывался покойник, то наметанный взгляд быстро находил и склонность к пьянству, и нищету (замерз, например, человек в худой одежонке под чьим-то забором зимой), и всё, что еще угодно: благо, естественных пороков и бедствий в нашем мире всегда хватает с избытком.