Павел Саксонов - Можайский — 4 - Чулицкий и другие

— Сначала Некрасов напрягся, а потом обмяк на стуле. Его взгляд забегал по комнате, кадык на горле заходил в глотательных движениях.

«Где же она? — забормотал Некрасов. — Куда он ее поставил?»

Похоже, он искал бутылку, и я — невольно — тоже стал взглядом обшаривать комнату. А потом вспомнил, что Кузьма сегодня так и не сходил в «Эрмитаж», а значит и не принес несчастному новую порцию выпивки.

— Кузьма не приходил, — объяснил я Борису Семеновичу. — И уж не знаю теперь: придет ли…

«Вот беда…»

— Возьмите себя в руки! От похмелья еще никто не умирал [17]!

«Вы не понимаете… мне очень нужно! Я не могу говорить!»

Я нахмурился, соображая, как поступить. Происходившие с Некрасовым изменения — из бледно-серого он стал зеленым с жуткими отливами в синеву, его тело начало мелко подрагивать — пугали меня: а ну как и впрямь сердце не выдержит, и этот важный свидетель умрет прямо у меня на руках? Но с другой стороны, только дай ему выпить: пьянеют алкоголики стремительно, всякая продуктивная мысль покидает их разум, толку от них становится, как от козла молока!

«Помогите!»

И тогда я решился:

— Эй! — закричал я. — Где вас носит?

Из прихожей послышался топот ног. Появились оба надзирателя. Старший из них доложился:

«Не смели мешать, ваше высокородие!»

— Прямо через проспект — пивная лавка. Пусть кто-нибудь из вас живо сбегает. Вот деньги.

Я сунул бумажку в руку старшему, он отдал ее своему подчиненному, а тот уже развернулся и быстро затопал прочь из квартиры.

«Спасибо…» — пролепетал Некрасов. — «Но… пиво? Почему пиво?»

— Обойдетесь и пивом, — отрезал я. — И вообще: пора приводить себя в порядок! Вы что же: до конца своих дней решили топить себя в алкоголе? Ну так будьте уверены: ваши дни закончатся раньше, чем вы полагаете.

«Возможно, было бы и неплохо».

— Чепуха. Вашим несчастьям пришел конец.

«Боюсь, они только начинаются».

— С чего бы?

«Если подумать… осознать…»

— Да бросьте вы это слюнтяйство! Хватит! Я вам, конечно, сочувствую и всякое такое, но не испытывайте мое терпение: ненавижу нытиков!

Некрасов облизнул растрескавшиеся губы и ничего не ответил. Прошла минута. В прихожей вновь послышался топот, а затем в гостиную ввалился бегавший за пивом надзиратель. За один только его вид он мог бы угодить под стражу: представляю, как удивлялись прохожие, видя полицейского с пивными бутылками в руках!

— Держите. — Я принял одну из бутылок, откупорил ее и протянул Некрасову.

Борис Семенович начал пить: жадно, быстро, взахлеб. Бутылка опустела в считанные секунды.

— Полегчало? Ну, рассказывайте!

Он вновь облизнул губы: теперь уже влажные, а не растрескавшиеся. Зелень и синева начали медленно уходить с его лица. Глаза — уж извините за тавтологию — буквально на глазах из красных стали превращаться в самые обычные: в тусклом свете трудно было определить их цвет, но мне показалось, что они от природы — серые. В общем, бутылка оказалась весьма функциональной, правда, ждать от нее устойчивого эффекта не приходилось: все-таки пиво — не тот напиток, которым следует опохмеляться. Но, господа, поймите меня правильно: если я не хотел, чтобы Некрасов прямо передо мной и в считанные минуты напился до нового бесчувствия, выбирать не приходилось — только пиво и ничего крепче.

Полагаю, Некрасов и сам понимал, что испытываемое им облегчение — ненадолго. Он с тревогой посмотрел на руки надзирателя и мысленно сосчитал остававшиеся в них бутылки. Подсчет вселил в него определенную надежду, и он заговорил о деле.

«В тот вечер, когда мне сообщили о произошедшем с братом несчастье, я был и без такого известия на взводе: с самого утра всё как-то не заладилось, шло не так, вываливалось из рук. Когда мне позвонили из полиции и пригласили следующим утром явиться для опознания брата, нервы мои окончательно сдали. Я, каюсь, грешным делом напился… Нет-нет, господин Чулицкий! Не смотрите на меня так: я не был ни пьяницей, ни даже просто выпивохой — ничего подобного. Но — не сдержался. Да и как мне было сдержаться? В неделю… ладно — чуть больше — я потерял двух единственных родственников: дядю, с которым всегда был в наилучших отношениях, и двоюродного брата, пусть и не родного, говоря-то строго, но с измальства своего и потому куда более близкого мне, чем мог бы им быть даже родной!»

— Стоп! — оборвал я Некрасова. — Что значит — не родного?

«То и значит, — ответил Некрасов. — Неродной он мне по крови. Он — сын дядиной жены. От ее первого брака».