Юлиан Семенов - Пресс-центр

Многочисленные звонки, раздававшиеся в студии национального телевидения со всех концов Гариваса, вопросы, которые задавались Санчесу, могут свидетельствовать либо о том, что все это шоу поставлено силами безопасности по отрепетированным рецептам коммунистов, либо о том, что позиции Санчеса сильны как никогда и народ в подавляющем большинстве поддерживает линию, проводимую им".

65

22.10.83 (10 часов 15 минут)

- Доброе утро, пожалуйста, месье Жюри.

- Кто его просит?

- Степанов.

- Одну минуту.

В трубке зазвучала музыка Гершвина.

Степанов посмотрел на часы - минута в минуту, он звонит точно. Хорошо бы через час, от силы два уехать. Слава богу, есть обратная виза во Францию, не надо бежать в универсам и делать четыре цветные фотографии, улыбаться консульским чиновникам, звонить советнику по культуре, искать тех, кто дружен с послом и может гарантировать, что цель его, степановской поездки заключается вовсе не в том, чтобы взорвать Лувр или похитить военные секреты.

- Алло, вы слушаете, - пропел женский голос, они все певуньи, эти французские секретарши, - месье Жюри будет в двенадцать.

- Он ничего не просил мне передать? Я проспеллингую мою фамилию: "С", как Судан, "Т", как Триполи, "Е", как Европа, "П", как Париж, "А", как Алжир...

- Дальше я знаю, - ответила женщина, - месье Степанов. У вас очень трудное начало фамилии, концовка звучит значительно проще, нет, он ничего не просил вам передать, до свидания.

Самое страшное для Степанова (не было бы только чего пострашнее) - это ждать. Он радостно писал, но мучительно ждал того момента, когда прочитает редактор, придет корректура, появится журнал; отклики не очень-то волновали его, потому что он знал всю меру тенденциозности критики; самое важное, читают тебя или нет; остальное - от лукавого; сказка про голого короля была одной из самых его любимых; в конечном счете оценку работе выносит не критик, а время, проявляющее себя через читателя, то есть через память; сколько голых королей, творчество которых возносили до небес, ушли в беспамятное небытие, а те, кого критика не очень-то баловала, не залеживаются на полках библиотек или, того приятнее, выдаются лишь в читальном зале под паспорт.

"Еще час сорок пять минут ждать, - подумал Степанов, будь прокляты эти час сорок пять минут, в моем возрасте время начинаешь ощущать так близко, так видишь его необратимую стремительность, что даже на секундную стрелку жутко смотреть: дергающиеся цифры кварцевых часов навсегда отбрасывают то мгновение, которое было только что, ан нет его, неповторимо и безвозвратно ушло. А если этот самый месье Жюри решил мне отказать? - спросил он вдруг себя. Нет, он вполне мог это сделать вчера, проявил же такой явный интерес, да и потом я отдал ему процент с нового издания, а это не полторы тысячи франков, а добрых пятьдесят".

Степанов верил ощущениям и очень боялся итого, потому что, считал он, такое может принести много бед людям; чем сильнее и выше человек, уповающий на чувство, тем это опаснее; прав был Огюст Конт: лишь практика, лишь факт угодны человечеству, а никак не те глубинные, не понятые покуда наукой чувства, которые порождают недоверие, ревность, слепое восхищение или злобную неприязнь.

Он старался не поддаваться тому, что порою шевелилось в нем, гнал это, ожидая момента, когда чувство обретает форму логического посыла, до конца ясного ему самому; всегда повторял себе историю о том, как некто, выходя из театра, оттолкнул человека, который шел прямиком, никому не уступая дороги. Человек странно усмехнулся, заметив: "Только не бейте меня по лицу, я слеп".

Степанов подолгу не соглашался со старыми друзьями, когда те говорили про какого-то нового его знакомца: "Он плохой человек, не верь ему". Степанов порой ошибался в людях, признавал правоту своих близких, но в глубине души был убежден, что поступил правильно: в каждом надо стараться увидеть добро, нельзя жить предвзято, лучше один раз убедиться самому, чем сто раз услышать от других.

Но сейчас он совершенно точно ощутил, что месье Жюри у себя, просто не желает брать трубку; может, не готов еще к деловой встрече, поправил себя Степанов, хотя значительно проще так мне прямо об этом и сказать, я ведь предупредил, что ограничен временем; они здесь такие пугливые; говорят, у нас всего боятся, черта с два, ничего у нас не боятся, а тут взвешивают любое слово и соизмеряют каждый шаг, когда дело касается общения с иностранцем оттуда.

Он снял трубку, набрал номер издательства, изменил голос, как-никак снимался в "Солярисе", его попросили сыграть роль американского профессора, работали без репетиции, с маху, и на своем американском сленге попросил к аппарату мистера Жюри: "С ним хочет беседовать вице-директор "Юниверсал паблишинг хауз".