Юлиан Семенов - Репоpтеp

- Восемь ноль два, как связь?

Кто-то невидимый ответил сразу же, словно бы видел Костенко:

- Восемь ноль два слушает вас.

- Свяжитесь с врачом, осведомитесь о состоянии мальчика.

- Есть.

- На связь выхожу через пять минут.

- Понял.

Костенко глянул на часы, положил аппаратик в карман и обернулся ко мне:

- Почему вас так интересует Штык?

- Вообще-то речь о другом человеке, строителе, безвинно засаженном в тюрьму...

Я не мог переступить себя; что-то держало меня, молило внутри: не открывай всего, погоди, не зря куда-то столь срочно отвалили Лиза и Квициния; если я задержан, то, по нашим законам, милиция запросит на меня характеристику в газете. Они без этого не могут (дикость какая, в пяти абзацах уместить жизнь человека, его судьбу, нрав, любовь, неприязнь, суть!), сущий подарок Глафире Анатольевне, всем, кто готовит персоналочку; товарищу Кашляеву, паршивому мафиози, в аккуратном галстуке и накрахмаленной рубашечке... Хотя для мафиози он слишком малоинтеллигентен, такие разминают почву для настоящих боссов, а те держат дома видеокассеты с роками и порнографией, закусывают импортным миндалем в соли, носят шелковые слипы, носки от <����Кардена> и рубашечки японского шелка... Этим они вроде как мстят за то, что костюмы приходится носить отечественные, на людях надо быть скромными. Невидимое могущество, дерьмо собачье, наплодили мерзотину... А если б им дали работать легально, спросил я себя. Обложили б налогами и позволили делать деньги так, как они умеют? Что тогда?

- Какое отношение к безвинно засаженному строителю имеет художник Штык? - спросил Костенко.

- Я в процессе поиска, товарищ полковник... Или мне надлежит обращаться к вам как к <����гражданину>?

- Странно вы говорите... Имели неприятности с нашими церберами?

- А кто не имел? Все имели...

- Это верно, - согласился Костенко. - У меня тоже был привод в <����полтинник>... Знаете, что такое <����полтинник>?

- Нет.

- Счастливый человек. Самое было страшное отделение на Пушкинской. Его снесли, к счастью... Мы ж все символами больше норовим изъясниться, а не словами: чтоб написать, мол, отделение, которое терроризировало людей, особенно глумилось над студенчеством и интеллигенцией, ныне закрыто, - в назидание всем другим, позволяющим унижать человеческое достоинство... Нет, не напишем... А снести - снесем, но без объясняющих слов... Сидели? Или, как у меня, привод?

- Целых три.

- Ну и, конечно, родная милиция посылала письма в институт?

- А ну?

- Из института исключали?

- Дали строгача...

Костенко усмехнулся.

- На меня страх какую телегу накатали... Написали, что я оскорблял достоинство славных орлов Лаврентия Павловича, - милиция тогда под ним ходила.

- Это вы меня так разминаете?

- Зачем? Вы ж не рецидивист. Если в чем виноваты - завтра сами расколетесь. Все интеллигенты текут после первой ночи в камере. До конца держится только тот, кому терять нечего... Я не разминаю вас, просто можно вернуть все, кроме времени; ум хорошо, два - лучше.

Костенко снова достал из кармана свой аппаратик; я спросил:

- Очень нравится эта штука?

Жлоб наверняка бы рассердился: <����С чего это вы взяли?> Лицо же полковника изменилось, сделалось странно застенчивым, вневозрастным, и он ответил:

- Безумно.

Настроив <����воки-токи> на нужную волну, он спросил невидимого оперативника, что нового, и я услышал ответ:

- Мальчик впал в беспамятство...

Костенко спрятал аппаратик в карман, посмотрев на меня с некоторым недоумением:

- Едем в больницу... Я сейчас позвоню Шейбеко, он гениальный врач, надо что-то сделать...

Поманив своего верзилу, Костенко тихо сказал:

- Кто придет - задерживайте. Я предупрежу тех, кто на улице, чтобы они провожали всех подозрительных до подъезда.

Обернувшись ко мне, шепнул:

- Ну, с богом. На лестничной клетке не разговаривать, шагайте позади меня в десяти шагах.

- Погодите, - сказал я. - Давайте посмотрим под нижним ящиком, там может лежать письмо. Штык не знал, что в нем, бросил как ни попадя... Пусть ваш профессионал бесшумно вытянет ящик...

Письмо действительно лежало на полу; вместо обратного адреса стояла подпись, я легко ее узнал: <����Русанов>.

Костенко каким-то факирским жестом достал из кармана платок, взял им письмо, его помощник открыл чемоданчик, полный таинственных предметов, необходимых для сыщицкой работы, положил его туда и защелкнул замочек.

- Зря вы эдак-то, - сказал я. - Вам <����Русанов> ничего не говорит, а в моем расследовании это одна из ключевых фигур.