Фридрих Незнанский - И дай умереть другим

– Продолжайте, пожалуйста, гражданин следователь. У вас эта хреновина, извините, очень складно получается, – сказал тот вежливо, но с чувством превосходства.

– Объясняю для особо непонятливых. – Турецкий деланно вздохнул. – Я вам предложил задуматься над двумя вопросами. А ответ на них один: единственный и неповторимый свидетель по вашему делу – главный инженер Парфенов, но он, увы, засвидетельствовать уже ничего не может. Загорает в морге, патологоанатом ковыряется у него в кишках…

– И что теперь я? – спросил Леонов, явно не зная, как ему реагировать.

– У вас есть опять-таки два выхода. Если вы человек рисковый – еще раз скажете, что вы, мол, ни сном ни духом, для убедительности. Потом даете подписку о невыезде и можете отправляться домой. Если же вы человек разумный, то, возможно…

– То я должен сам на себя накапать, потому что больше некому? И отправиться в тайгу снег убирать? Зато совесть моя будет чиста? Спасибо большое за эту хреновину, но уж извините!

– За умышленную поломку самолета, по приказу прямого начальника, повлекшую всего-навсего задержку вылета, тайга вам не светит, – с расстановкой, как первокласснику, принялся объяснять Леонову Турецкий. – Максимум, при наихудших раскладах, увольнение по собственному желанию. Даже личное дело вам не испортят.

– Я могу сделать заявление не для протокола?

– Можете. О погоде.

– Да, о погоде… в том месте, где стоял самолет. Не для протокола. И не в кабинете.

Сколько Турецкий ни настаивал, Леонов официальные показания давать отказывался. Пришлось согласиться на «заявление не для протокола», в конце концов – тоже результат, если бы не липа о гибели главного инженера, из него и слова не удалось бы вытянуть.

– Парфенов, ну главный то есть, – сразу же начал Леонов, как только они вышли из кабинета в предбанник, – пообещал тысячу баксов, говорит: рейс, мол, надо задержать. Такая вот хреновина.

– Почему, он не объяснял?

– Нет.

Турецкий отвел Леонова в свою традиционную кафешку в нескольких десятках метров от Генпрокуратуры. И когда они усаживались за столик, подумал, что здесь уже давно можно было бы установить персональную прослушку его самого, Турецкого А. Б. Ведь сколько тут важных разговоров велось, это же подумать страшно. Уж, во всяком случае, побольше, чем в самой Генпрокуратуре – наверняка.

– А когда вы узнали, что в самолете футболисты, игроки сборной?

– Гражданин следователь! Я футболом не интересуюсь. Двадцать два остолопа гоняют один мяч…

Турецкий вспомнил свою жену.

– То есть изначально вы об этом не знали.

– Нет, на следующий день все стали болтать, но я же вам говорю, мне этот футбол по барабану.

– Парфенов объяснил вам подробно, что и как вы должны были делать?

– Да.

– Повторите его слова в точности.

Леонов напрягся, как штангист перед рекордным весом, похоже, в общении с коллегами он обходился преимущественно «хреновинами».

– Деньги вам Парфенов отдал?

– В тот же день.

– А зачем он всю эту кашу заварил, конечно, так и не сказал?

Леонов пожал плечами.

– У Парфенова была необходимость в сообщниках? Кроме вас, разумеется.

– Нет. То есть, может быть, кто-то что-то и знал. Не обязательно. Раз началась такая катавасия, самолет не поднялся бы, пока он не дал бы добро.

– Можете еще что-нибудь добавить?

– Честное слово! – взмолился авиамеханик. – Всю хреновину уже из меня вытянули! Ничего больше не знаю!

– Тогда свободны, – с облегчением выдохнул Турецкий. Потрошение Леонова было ему крайне неприятно. – О нашем разговоре – никому. Особенно о гибели Парфенова! Завтра на работу категорически не выходите, справку я вам подпишу. Никому не звонить. Или предпочитаете пожить два дня, пересидеть в одиночке?

– Нет уж, спасибо! Только не забудьте, что официально я от всего откажусь.

То– то, сукин сын, послезавтра удивится, мстительно подумал Турецкий, глядя Леонову вслед.

Рыбак думал, что этот принципиальный дурак сдаст его не задумываясь. Ему на глаза попадаться было нельзя, что же теперь делать…

Решетов орал и матерился. Пришлось его связать. Рыбак рассчитывал, что хозяин дачи все-таки сейчас утихомирится и тогда можно будет ему внятно объяснить, что он в его доме просто незваный гость, но скоро уйдет и…

Решетов изловчился и пнул его ногой в колено. Это было больно.

Рыбак вспомнил, как, выходя из Аникор-банка, он выбросил остатки скотча, будучи уверенным, что больше не пригодится, и криво усмехнулся. Опять все сначала.