Наталья Андреева - Смерть по сценарию

— Во-первых, он монографии пишет, а не романы, а во-вторых, сам на себя, что ли, решил написать?

— Ну не Гончаров, так другой. Племянница. Вот. Тоже из этой филологической шайки.

— Я думаю, что все, что до сих пор мы получали под именем «Смерти…», написал сам Павел Андреевич Клишин.

— А я на экспертизу все-таки отдам эти шедевры, и пусть разберутся, авось что и выяснится.

— Как хочешь.

— Слушай, а что это за Соня у тебя появилась, ты вроде женат?

— Хочешь, тебе переадресую, ты ведь еще холостой?

— Симпатичная?

— Красавица.

— Сколько лет?

— Двадцать.

— Не пойдет. Молода.

— Самая нормальная разница в возрасте — десять с хвостом. А жениться тебе надо бы.

— Уют, чистота, домашние обеды…

— Но кто-то же на них женится?

— Ага. Вот Гончаров женился, рога пять лет носил, а потом вдруг решил выйти на свободу: любовника траванул, а баба сама кого-то достала. Теперь найдет какую-нибудь толстую тетку и будет пить бульоны и жрать домашние пирожки. Кстати, у тебя пожрать ничего нет, Леонидов?

— Ромштекс из магазина полуфабрикатов и пакет сока.

— Чего ж ты так питаешься? Правильно: любовницы готовить не любят. Соня твоя даже прибраться не может в этом бардаке.

— Слушай, Игорь, хватит. Это просто соседка по даче, я иногда ее подвожу.

— По какой даче?

— Я нормальный человек среднего достатка, дача у меня только одна, в каком она состоянии, ты сам видел.

— И с какой стороны живет соседка?

— С той самой.

— У Клишина? Так они уже туда вселились?

— А что?

— На каком основании?

— Родственников все равно больше нет, кроме этой Веры Валентиновны и ее дочки.

— А завещание? Ты что, не помнишь, что Клишин про эту Веру писал? Завещание он составил на имя сына, если тот возьмет его фамилию и его отчество. Наверняка есть документ, составленный Клишиным, о признании Паши Солдатова сыном.

— Так ничего не нашли же!

— Вот именно. Где бумаги?

— Потерялись.

— Должна быть копия у нотариуса, и у Любови Николаевны тоже. Почему она не возражает против вселения этих дам? И ты, Леха, с этими соседками уже шуры-муры? В интересах дела или как?

— А если «или как»?

— Да ты не знаешь, что это за акулы! — Михин даже жевать перестал. — Я справочки-то о них навел. Дочка все около какого-то богатого фрукта крутилась, у того собственное небольшое издательство, крутой джип, квартирка нехилая, только он с брачными предложениями не очень спешит. У мамаши долги, их возвращать надо кому-то, а что дочка столько стоит, я не очень уверен. Только зачем ты ей теперь понадобился, а, Леха? Или они думают, что, раз ты коммерческий директор, у тебя печатный станок прямо в кабинете и деньги можно пачками выносить?

— Они продадут наследство Клишина и расплатятся.

— Шиш оно им достанется! Я поеду к Солдатовой и заявлю, что знаю о завещании. Пусть подает заявление об открытии наследства, закон на ее стороне.

— Да не хочет она, неужели ты не понял?

— Денег все хотят. Если не подает, значит, чем-то кто-то ее сдерживает.

— Слушай, Игорь, давай спать. Мне завтра на работу, тебе к Гончаровым. Кстати, не ездил бы ты к ним до похорон, а?

— Ты думаешь, что там все слезы льют? Да счастливы небось до безумия, что избавились, шампанское пьют, а не водку с горя.

— Ты же не знаешь ни Гончарова, ни Надю…

— А надоело мне в этом деле копаться. Им от всего прямая выгода, да и где тетка могла наглотаться снотворного? Не сама же решила за рулем немного вздремнуть?

— А если Алла куда-нибудь заезжала еще?

— Куда? Она разбилась недалеко от площади трех вокзалов и по времени никуда больше не успевала.

— А ты подсчитывал? Может, к машине потом еще кто-то подошел?

— И она стала с ним пепси пить? Почему не бокал вина за знакомство?

— Потому что была за рулем.

— Нет, племянница поспособствовала, точно. Где у тебя раскладушка?

— Ложись в спальне, а я здесь, на диване.

— Будильник на сколько завел?

— На семь.

— Сойдет.

Они разошлись по комнатам, и через час закончился последний день июня.

А вечером первого июля Леонидов заехал после работы к Гончаровым. Ему хотелось просто поговорить с Надей, потому что он до сих пор не мог поверить в то, что девушка, подбирающая на улице бездомных котят и уступающая в метро место старушкам, могла хладнокровно отправить в стальную лаву машин человека в хрупкой металлической коробке, предварительно накачав его сильным снотворным. Конечно, в любой мыслящей особи бывает много противоречий, она может в одной ситуации быть святой, в другой — чудовищем, но полярности в характере находятся обычно друг от друга не слишком далеко, где-то на грани полутонов, и в открытые противоречия не вступают. Чтобы убить подобное себе существо, надо, по крайней мере, начинать с тараканов и лягушек, потом проигнорировать страдание голодной собаки и уж под конец равнодушно перенести последний недоумевающий взгляд жертвы. Иначе дальше от воспоминаний и так называемых мук совести можно просто сойти с ума: «мальчики кровавые в глазах» будут мерещиться в каждом углу вперемешку с приготовившими сковородку чертями. Убийцами не рождаются, как и филантропами, ими становятся, и шансы у всех равные на первое и на второе.