Татьяна Столбова - Смерть по сценарию

От чтения Оникса отвлек жуткий гогот гостей. Он недовольно посмотрел на них и снова уткнулся в книгу, «...в полумраке светлый лик вдруг утратил сияние; он стал темен и суров; черты исказились до безобразия... Лин Во отшатнулся. Перед ним стоял урод, пока не осознавший своего превращения, и улыбался. В руках его увядала роза. Лепестки падали на ботинки и рассыпались в прах. "Нет... — прошептал Лин Во, — этого не может быть... Тьма..."»

Сахаров поднял голову и вперил в потолок остановившийся взгляд. Дело не в Лин Во. Дело в уроде, чей светлый лик утратил свое сияние. Только сейчас Оникс подумал, что именно он, а не Лин Во, является главным героем романа, хотя автор уделяет ему гораздо меньше внимания — на пятистах страницах текста урод появляется всего раз десять, в то время как Лин Во присутствует чуть не в каждом абзаце — и в той части, которая описывает современность, и в той, которая древние века.

Оникс еще раз перечитал эти строки: «...в полумраке светлый лик вдруг утратил сияние... черты исказились...» Нечто знакомое чудилось ему в искаженном светлом лике. Он представил себе всех участников драмы и тех, кто их окружал, но ни в ком не смог обнаружить черты урода, написанного Ку-кушкинсом. Оникс подумал, что все это — лишь игра его собственного воображения, решил поразмыслить об этом на досуге и закрыл книгу. Но Кукушкинс не отпускал. Странная смесь славянского и восточного завораживала, будила в душе смутные воспоминания о прошлом, которое было триста, семьсот, тысячу лет назад...

Сейчас Сахаров был настолько далек от реальности, что долго не мог сообразить, зачем к нему пришли друзья и о чем они беседуют. А их смех и вовсе казался ересью. Так в храме кажется ересью усмешка или громкий голос...

— Эй! — сказал наглый от природы Степан, хлопая Оникса по руке. — Очнись! Мы тут!

— Мы здеся-а! — пропел не менее наглый маленький Смирнов.

— Чтоб вас... — буркнул Сахаров. — Уходите к чертовой матери, мне на работу пора.

Друзья не обиделись. Они привыкли к грубости Оникса. И вообще все недостатки его характера они списывали на трудную хлопотную службу.

Сахаров душераздирающе вздохнул.

Гости сделали вид, что не заметили вздоха, и продолжали весело болтать.

— Ребята, — жалобно сказал оперативник. — Прошу вас, убирайтесь отсюда. Пошли вон, говорю...

Гости даже не посмотрели в его сторону. Только Витька, самый скромный из этой четверки, пожалел друга. Молча он налил полный стакан пива и придвинул его Ониксу.

— Да не хочу я пива! — возопил Сахаров. — Я на работу хочу!

— Иди, — пожал могучими плечами Максим. — А мы Маргариту Лазаревну подождем. С прошлой субботы не виделись...

Более Оникс не бунтовал. Он взял книгу, вышел из кухни, оделся и, оставив маме записку, отправился на встречу со свидетелем.

Сахаров сел в трамвай на Кольце, раскрыл книгу на триста семьдесят третьей странице, но читать не стал. Мысли его, взбудораженные то ли предчувствием, то ли разыгравшимся воображением, возвращались к месту убийства, к таинственным словам Мадам, к подробному жизнеописанию Миши (даже про себя Сахаров теперь называл его так), данному Саврасовым не далее как вчера...

Оникс попробовал ассоциировать персонажей Кукушкинса с реальными людьми, и у него, естественно, ничего не вышло. Не было, не было и не могло быть совпадений. Мадам — женщина, наделенная фантазией, это раз. Мадам — пожилая женщина, если не сказать — старая, это два. Наконец, Мадам — женщина, это три. Сахаров с улыбкой покачал головой, удивляясь такому реликту в наши безумные дни, и снова уткнулся в Кукушкинса. Прочитав несколько страниц, он снова задумался, затем перелистал чуть назад и нашел отрывок, где описывалось превращение Светлого Лика в чудовище.

«Урод имел имя. Он был человеком. В прежней жизни, думал Лин Во, он знал его близко. Но тогда все в нем было другое: образ, дух, начало и конец. Совпадали только имена, однако Лин Во не помнил, как звали того, прежнего. Он мог лишь чувствовать, и это все, что ему оставалось.

Лин Во сделал шаг назад и приложил ладонь к сердцу. Урод в недоумении остановился. Взор его стал жалок; он попытался приблизиться, но тут увидал в глазах друга свое нынешнее отражение и вскрикнул. Ужас пронзил сердце Лин Во. Еще минута — и оба они будут мертвы. Только один навсегда, а второй на время. Кто?..»

Почему Сахаров выбрал именно этот, не самый, надо сказать, лучший отрывок из романа Кукушкинса, он и сам не мог бы объяснить. Но, словно наваждение, его преследовал образ урода. Как внимательный читатель, он и в первый раз осознал значимость этого героя. Теперь, когда было время подумать и осмыслить, он уже ощущал его живым; словно он был рядом, жил где-то неподалеку и дышал тем же воздухом...