Ирина Градова - Врачебная ошибка

На лице главного застыло постное выражение. Косвенно он нес ответственность за то, что произошло, но все же в полной мере вина ложилась на Охлопкову как на завотделением, где произошла трагедия. Поэтому именно она встала, привлекая всеобщее внимание, а Добров остался сидеть, буравя взглядами ряды людей в белых халатах. У Елены Георгиевны особая манера вести «допрос» провинившихся. Голос ее при этом спокоен, лицо ничего не выражает, и лишь глаза, превращающиеся на время в две узкие щелочки, демонстрируют, насколько заведующая раздражена.

– Жанна Афанасьевна, не расскажете ли нам о том, что вы натворили? – начала она, и я почувствовала, как рука девушки, лежащая на подлокотнике рядом с моей, напряглась. Я специально выбрала место рядом с Жанной, хотя все остальные, по-видимому, инстинктивно старались дистанцироваться, так что вокруг нас образовалась зияющая пустота из незанятых кресел.

Медленно, словно во сне, Жанна поднялась со своего места.

– Пациентке… – начала она, но тут вмешался Добров.

– Нине Митиной, – с нажимом поправил он, пытаясь таким образом разрушить дистанцию врач – пациент, указывая нам всем на то, что умершая была человеком, а не просто койко-местом без имени и фамилии.

– Д-да, – пробормотала Жанна, ни на кого не глядя, – Нине… Митиной был введен лидокаин с эпинефрином один к ста тысячам…

– Что потом? – резко спросила Охлопкова, так как Жанна снова запнулась.

– Частота сердцебиения и давление выросли. Мы их снизили, и больная стабилизировалась. Через десять минут после стабилизации у нее остановилось сердце…

– Иван Денисович, а вы, похоже, где-то витаете? – внезапно обратился Добров к оперирующему хирургу. Тот дернулся, как будто его ударили током. – Сядьте, Жанна Афанасьевна, – продолжил главный, – а мы послушаем того, от кого зависел исход данной операции. Итак, доктор Ладога, что произошло после остановки сердца?

Я искренне сочувствовала Ване. Он имел приличный опыт работы и считался в отделении хирургии одним из «подающих надежды». Операция, честно говоря, была плевая, и то, что случилось, просто не должно было произойти!

– Была произведена полная реанимация, – деревянным голосом ответил Ваня на вопрос Доброва. – Сначала мы подумали, что у пациентки побочная реакция на лидокаин, но оказалось, ей вкололи три миллиграмма эпинефрина один к тысяче вместо лидокаина с эпинефрином один к ста тысячам…

– То есть, – опасно тихим голосом прервала хирурга Охлопкова, – вы говорите нам, что пациентке ввели летальную дозу адреналина?!

– Д-да…

– Как это могло случиться? – снова встрял Добров. – Мне всегда казалось, что люди, работающие в моей больнице, обладают достаточной квалификацией, чтобы не совершать подобных ошибок! Как вы объясните случившееся, Иван Денисович?

– Препараты обычно помещают в стерильные чашки, откуда они наливаются в шприцы. Каким-то образом чистый эпинефрин оказался налит в чашку с надписью «лидокаин с эпинефрином»…

– Каким-то образом?! – протянул Добров. – Интересно, каким? Кто допустил ошибку, стоившую пациентке жизни?

– По-видимому, анестезистка…

– Неправда! – раздался возмущенный выкрик.

Вскочившую вслед за этим Киру Шемякину я знаю слишком хорошо, чтобы поверить в сказанное Ладогой. Ее нельзя назвать новичком: Кира старше меня, и у нее никогда не случалось проколов. Она известна своей аккуратностью, и каждый анестезиолог знает, что может полностью на нее положиться.

– Вы что-то сказали? – спросил Добров. Вопрос, а главное, тон, которым он был задан, призваны были внушить анестезистке священный страх, но главный не на ту нарвался: Шемякина никого не боится, и Добров, насколько мне известно, не числится у нее в авторитетах.

– Сказала! – с вызовом ответила она. Кира маленького роста, но сейчас она стояла, выпрямив спину и вздернув подбородок, отчего казалась выше и внушительнее. – Я не могла ничего перепутать: то, что в шприце оказался не тот препарат, – чистой воды саботаж!

– Побойтесь бога, Кира Васильевна! – не выдержала Охлопкова. – Кому могло понадобиться намеренно устраивать такое?!

– Может, кто-то хочет дискредитировать бригаду? – ничуть не смущаясь, пожала плечами анестезистка.

– «Кто-то»… – пробурчал Добров. – Разве вы сами не видите, что несете чушь? Ошибка совершена, и виноваты все! Ну, кто еще у нас в бригаде?

– Ординатор, – ответил Ладога. – Гурген Мелидульян.

Оглянувшись на парня, я увидела, что он вжался в кресло, вцепившись руками в подлокотники. Зря он испугался, ведь всем ясно, что с него взятки гладки: он в больнице никто и звать никак, а потому никакой ответственности априори не несет. Зато Ладоге и Жанне действительно есть чего опасаться.