Адам Холл - Мат красному королю

— Немного.

Серый лимузин развернулся на дороге так же, как недавно разворачивалась другая машина — «диланж». Проехав примерно милю, Бишоп вдруг остановился и ни слова не говоря повернул назад.

— Надоело ехать вперед? — спросила мисс Горриндж.

Он вел машину обратно на Нолл-Хилл. Сквозь тихий равномерный шум мотора спокойно прозвучал его голос:

— Ты бывала когда-нибудь в Ист-Нолл?

— Кажется, нет. Это туда мы сейчас направляемся?

— Да.

Лимузин добрался до холма, шелестя проехал среди деревьев, миновал дыру в ограждении, возле которой рабочие возились с разбитой машиной, и через некоторое время тихо свернул вправо на боковую дорогу. Мисс Горриндж увидела указатель.

— Так значит ты нашел путь, — сказала она.

Он задумчиво глядел в ветровое стекло.

— Думаю, только еще начинаю нащупывать.

Муха билась в оконное стекло; при каждом ударе ее тонкое приглушенное гудение смолкало. Этот звук напоминал работу электробритвы с плохими контактами. Верхняя половина окна была открыта. Огромный каштан бросал тень на здание, но с юго-запада в окно косо падали солнечные лучи. Они играли на полировке столов, на лысеющих головах, трех звездочках на левом плече полицейского хирурга, на часах присяжного заседателя. Над камином висели часы с белым циферблатом; стрелки показывали десять минут двенадцатого.

— Итак, я предоставлю возможность доктору Гиффорду первым дать показания, поскольку ему нужно как можно скорее вернуться в больницу.

Коронер [6] Коронер — следователь, должностное лицо при органах местного самоуправления графства или города, разбирает дела о насильственной или внезапной смерти при сомнительных обстоятельствах; проводит дознание — коронерское следствие — в виде судебного разбирательства, обычно с присяжными — жюри. взглянул на жюри. [7] Жюри — коллегия присяжных; выносит вердикт о виновности или невиновности подсудимого. Состоит из 12 присяжных заседателей. Никто не возражал. У заседателей были загорелые лица. Трое из них половину лета работали на полях; кожа их потемнела на солнце. Двое других были владельцами лавок; на их бледных физиономиях отражалась тревога о том, как идет без них торговля. Еще один человек в очках все время не отрываясь смотрел на коронера; два круглых пятна, отражавшихся от стекол очков, прилипли к стене, словно пара призрачных яблок.

— Доктор Гиффорд, вы делали первое полное обследование покойного?

— Да, сэр.

— Пожалуйста, расскажите нам, что вы установили. Какова причина его смерти?

Напряженное внимание появилось на лицах присяжных. Они приготовились к медицинскому священнодействию, потоку непонятных латинских слов.

— Перелом основания черепа.

Жюри было разочаровано, напряжение спало.

— А причина перелома, доктор?

— Удар головой о ветровое стекло. След его остался на черепе.

— Благодарю вас. — Коронер смотрел на жюри. Жюри смотрело на коронера. — Это все, что нам требовалось знать, доктор.

— Хорошо, сэр.

Муха на оконном стекле зажужжала сильнее. Громко прозвучали шаги врача, когда он покинул зал заседаний. Бишоп рассматривал худого мужчину, сидевшего в самом конце на местах для публики. Загорелый, в костюме из отличного габардина американского пошива, он был красив на какой-то небрежный, довольно агрессивный манер. Минут пять, пока Бишоп наблюдал за ним, этот человек, скорее всего американец, не сводил глаз с Мелоди Карр.

Мелоди была в черном, лицо бледное, черная кружевная вуаль закрывала его до половины — слишком длинно для шика и слишком коротко для траура. Но выглядела она печальной — хрупкой, сдержанной и трагически-печальной. Бишоп вспомнил, какой видел ее в «Ромеро». С обнаженными плечами, тронутыми загаром, в переливчато-сиреневой оболочке платья — тогда она казалась чудом. Сегодня, через неделю после того вечера, она выглядела одинокой и несчастной.

«В глубине души вы несчастны. Правда?»

«Нет. В душе я счастлива. Душа моя поет».

Он старался уверить себя, что там, в ночном клубе, Мелоди скрывала свое горе. Но она говорила о Брейне так холодно, так безразлично, будто ненавидела его. За небрежными фразами, за мрачным юмором Бишоп ощущал постоянную скрытую экзальтацию. И ему не составило труда поверить, что она говорит правду. Душа Мелоди и впрямь пела от счастья.

Но теперь это бледное лицо, бесстрастное как бы из-за необходимости скрывать горе, являло полную противоположность прежнему. Это выражение казалось таким же искренним, как все другие, которые он видел в «Ромеро», когда она медленно улыбнулась…