Константин Кислов - Путь на Олений ложок

— Еще что скажешь? Я хоть и закрываю глаза, но не беспокойся, все хорошо вижу.

— В этих вонючих бумагах сам черт задохнется. — Вепринцев прихлопнул по столу широкой ладонью.

— Столько золота! Так, думаешь, тебе и оставили, держи карман шире, — буркнул Стриж.

Вепринцев обдал его негодующим взглядом.

— Так может подумать только куриная голова, — сказал он сдерживаясь.

— Все твои рыжики [2] Рыжики — золото (жаргон) , может, давным-давно выкопали и прибрали к рукам.

— Об этом здесь ничего не сказано, — возразил Вепринцев. — Если рылись здесь, нам следует искать в другом месте, понятно?

— А как же, конечно, понятно.

Вепринцев подумал над безграмотными, запутанными чертежами, составленными рабочими, и, отодвинув от себя папку, сказал:

— Золото есть, Стриж, не горюй. Этот хлам, хоть и дрянь, но кое в чем нам поможет.

— А что же горевать? Был бы харч да горилка — и тогда искать можно хоть целый год.

Вепринцев опять, наверно в сотый раз, вспомнил Леонида Дурасова, разговор с ним, его твердое заверение, что сам дьявол, если бы хотел, никогда не разыскал бы этого золота — так надежно оно укрыто. «Ведь он говорил о Заречной сопке, да еще о каком-то Оленьем ложке… За-ре-чная сопка… А вот о них-то здесь как раз почти ничего не сказано». Он опять уткнулся в папку.

— Вот, вот… Немножко есть. Какой-то чудак написал… и что же он тут написал? «Есть далеко в тайге Олений ложок, туда тоже ходили Лукашка с хозяином, а зачем — один бог да таежный леший знает. Добраться до того ложка — великая трудность, на пути множество всяких препятствий, да и дороги мы толком не знаем…» Ты что-нибудь понимаешь, Стриж?!

— Стриж, будь уверен, все понимает.

Вепринцев обмотал папку тряпицей, завязал шпагатом и сунул в рюкзак.

Скрипнули ворота, в задней половине избы зазвенели чьи-то свежие голоса. Вепринцев стал одеваться.

Пока он неумело и с трудом напяливал на ноги сапоги, которые никогда не носил раньше, в горницу, один за другим вошли старый Оспан, Семен Тагильцев, Илья и штейгер Гурий.

— Как спалось-ночевалось? — прямо из двери крикнул Тагильцев, ловко перекинув через порог ногу.

— Прекрасно, — ответил Вепринцев. — Я никогда и нигде так крепко не спал, как здесь, на этой соломенной перине.

— Оно так, эта перина, однако, получше пуховика, — заговорил Оспан, сощурив в улыбке глаза. — Я вот всю ночь на голой печи провалялся. Ох и жестка, язва, голимый камень! — он закашлялся.

Штейгер Гурий был уже навеселе, его старое бабье лицо в глубоких морщинах озарялось глуповатой улыбкой; по нему расплывался неровный пятнистый румянец. Илюша выглядел свежо и бодро, на широком лице, в узких, по-восточному скошенных прорезях, поблескивали умные и живые глаза. Вся его плотная, коренастая фигура дышала здоровьем, но в нем, как почти во всяком юноше, бросалась в глаза неловкая застенчивость, он будто стеснялся и чувствовал себя лишним в этой мужской среде.

Стриж добыл из сумки бутылку и дорожную алюминиевую чарку, принялся угощать.

— А ну-ка, дедок, пропусти эту капельку, и кашель твой сразу как рукой снимет. Лекарство, дай боже, испытанное, от всех болезней действует одинаково.

Оспан взял чарку, долго морщился, тряс черной без единого седого волоса косматой головой и часто вздыхал, будто ему предстояло выпить не водку, а яд.

— Да уж пей, Оспан, чего куксишься? — торопил штейгер, не чаявший дождаться своей очереди.

Оспан, наконец, набрался духу, опрокинул в беззубый рот чарку и тотчас уткнулся носом в корку черного хлеба.

— Ох-хо, шибко палит…

Когда-Стриж протянул чарку Илюше, тот решительно отказался.

— Не хочу… Зачем это мне?

— Нам больше достанется, — обрадовался штейгер.

Оспан пожевал зеленое луковое перышко и произнес:

— Зашли сказать — согласны мы вас проводить в тайгу. И Семен соглашается, если заработок подходящий будет.

— О-о! Это очень хорошо! — воскликнул Вепринцев. — На заработок обижаться не будете.

— Отчего же не выручить, если хорошие люди просят, — поддержал Тагильцев. — И дядя Гурий пойдет, он ведь специалист по горным делам, ему весь наш район хорошо знаком.

Вепринцев почувствовал, как счастье неудержимо идет в его руки.

На рассвете, когда вокруг Рыбаков, по низинам, лежал сырой студеный туман, принесенный от озер, со двора Оспана выехала пароконная повозка.

Две коренастые мохноногие лошади рванули с места и пошли широкой рысью к тайге. Утро начиналось хмурое, воздух был влажным, тяжелым; с дальних таежных хребтов, клубясь, сползали тучи.