Зигмунт Милошевский - Доля правды

Предположим, что Вильчур знал подземелья, допустим также, что их тайные входы расположены в различных частях города, тогда становится ясно, как происходило перемещение трупов. К тому же у Вильчура — если убийца он — не раз была возможность вложить значок родла в руку Будниковой. Зачем? Чтобы подозрение пало на Шиллера, а от него перекинулось на Будника, и таким образом открылся бы разврат в сандомежских высших сферах. Все это как нельзя лучше соответствует теории Клейноцкого о компрометации убийцы.

Но этого мало, очень мало.

Шацкий стоял на Замковой площади. Он любил это место и открывающийся вид на излучину Вислы, пугающе вспухшей в последние дни. Ему приятно было осознавать, что уже не одну сотню лет тут останавливаются люди и любуются тем же самым пейзажем. Впрочем, когда-то они любовались чуть лучшим видом, не обезображенным фабричной трубой стекольного завода. Вокруг было полно людей, высыпавших после богослужения из ближайших костелов. Разодетых по-праздничному, как и принято в маленьких городках: мужчины в костюмах, женщины в платьях ядовитых расцветок, парни в спортивной обувке с проблесковыми огоньками, девушки в черных колготках и с вечерним макияжем. В каждом из них отдельно и во всех вместе можно найти тысячу поводов для насмешек, однако вид их растрогал Шацкого. Живя много лет в Варшаве, он догадывался: что-то там было не так, эта самая уродливая столица Европы не искрится дружелюбием, а его привязанность к серо-бурым стенам на самом деле — невротическая зависимость, этакий городской стокгольмский синдром. Как заключенные попадают в зависимость от тюрьмы, а мужья — от плохих жен, так и он уверовал, что сам факт жизни в грязи и хаосе достаточен, чтобы эти грязь и хаос наделить чувством. Прокурор Теодор Шацкий, варшавянин. Варшавянин, то бишь бездомный.

Стоя на залитой солнцем шумной Замковой площади в Сандомеже, он явственно это видел. У него, жителя большого города, не было своей маленькой отчизны, страны счастливого детства, своего места на земле. Места, где возвратившегося спустя годы человека встречают улыбки, протянутые руки и те же самые, хоть и измененные временем лица. Где черты умерших соседей и друзей можно отыскать в их детях и внуках, где можно ощутить себя частью большого целого, найти смысл в том, чтобы стать звеном крепкой и длинной цепочки. Он видел такую цепочку здесь, под купленными на базарах костюмами и платьями, и завидовал этим людям. Завидовал до боли, ибо чувствовал, что испытать такое ему не будет дано, что даже в самой счастливой эмиграции он везде и всюду останется бездомным, лишенным родины.

— Пан прокурор? — где-то сбоку материализовалась Клара в легком бежевом платьице. Он уже открыл рот, чтобы извиниться.

— Мареку лучше, он пришел в себя, мне даже удалось с ним поговорить. Увидев тебя, я подумала, а вдруг ты бы захотел это узнать.

— Спасибо. Отличная новость. Я бы хотел…

— Перестань, не стоит извиняться. Там, в подземельях, вины твоей не было, я только надеюсь, что этот дед останется за решеткой до самой смерти, пока там не сдохнет. Что же касается нас — ничего не поделаешь, мы люди взрослые. Нам было дано пережить несколько приятных мгновений, я так считаю. Спасибо тебе.

Он не знал, что сказать.

— Это тебе спасибо.

Она кивнула. Стояли в молчании, тишина была обескураживающей.

— Ты не спросишь, сделала ли я тест?

— От этого я не страдаю бессонницей. Для меня было бы честью стать отцом твоего ребенка.

— Ну-ну, все-таки ты умеешь быть джентльменом. А коли так, то… — она привстала на цыпочки и чмокнула его в щеку, — до свидания. Это маленький городок, и, судя по всему, мы будем частенько пересекаться.

Клара помахала ему на прощанье и быстро-быстро зашагала по направлению к собору. Шацкий вернулся мыслями к Дыбусу, к подземелью, к Вильчуру, к делу. И к мучительному, как изжога, вопросу «как?». Даже предположив, что Вильчур знал всю систему туннелей, даже предположив, что возле каждого дома есть вход в подземелья, все равно непонятно, как этот старик справился с трупами. Будникова, скажем, была легкой, ее муж — тоже худощав, но Шиллер-то ведь здоровенный битюг. И что? Поверить, что Вильчур его усыпил, потом взвалил на спину и распял в подземелье? Принять за чистую монету, что он внес на себе Будника в особняк на Замковой? А жена Будника? Он ведь не мог знать, что именно в тот день и в тот час она решит переселиться к любовнику. Наблюдал за участком? Как? С помощью камер?