Не могут же они вести ребенка? Его не было в доме, а если бы прятали на участке, собака наверняка бы нашла.
Подъезжаем.
Я поглядываю на припаркованные вдоль дороги машины — не исключено, ребенок в одной из них.
Машин довольно много.
Леша подъезжает совсем к воротам, паркуется где не положено, но мы на «милицейской».
Вылезаем… но как-то до странного медленно.
И тяжеловато дышится.
У меня вылетает само собой:
— Ну-ка собрались! Всё будет нормально!
И почему-то действует.
Принимаемся энергично вышагивать, главная аллея начинается почти от ворот.
Я по ней хожу несколько раз в год, посещая могилу матери, — обстановка вполне знакомая. В будний день, как сегодня, тут не многолюдно. Могилы уходят вправо и влево от аллеи в глубину, оттуда нас хорошо видно, а нам крутить головами не следует. Вон кто-то на своем участке сметает листья, а там двое рабочих мастерят что-то с оградой. Надеть спецовку и выглядеть как местная служба преступники тоже могут. Впрочем, что толку занимать себя подобными мыслями.
Приближаемся к повороту на первую боковую аллею, которая не наша, потому что наша последняя третья.
Чего этот «кавказ» прёт за нами?
Теперь мы отключены от связи — противная во всём беспомощность.
Идем молча.
Лешка, докурив сигарету, снова вытащил пачку.
При быстрой ходьбе не холодно, и даже — бзить — девушка спускает до половины молнию на теплой куртке.
Пока не холодно.
Шальная мысль — и чего я не взял из дома фляжечку коньяка?
И вообще дурак — мог под форменную рубашку тонкий свитерок надеть, у меня ведь есть такой подходящий.
Вторая налево аллея.
Проходим мимо.
И вон там, впереди, уже поворот на третью.
— Держитесь очень спокойно.
Мне только шумно выдохнули в ответ.
А еще дальше третьей аллеи невысокий забор из бетонных плит и обширный лесной массив.
«Ищи-свищи», — проносится у меня в голове.
Хотя преступник с деньгами может просто пройти задними рядами, выйти почти у ворот… вот какой-то в рабочей спецовке с ведром — почему не один из них?
Доходим до нужного поворота и останавливаемся.
Девушка достает маршрутную бумажку для дальнейшего своего движения, в другой руке у нее пакет, слова от нас — «нормально», «спокойно»…
Мы смотрим тревожно ей вслед.
Лешка с ненужной силой затаптывает в канавку окурок.
— Перестрелять бы их всех! Дим, ну куда страна катится?
Страна тогда действительно катилась, и с устрашающим ускорением. Страна, впрочем, лишь территория с определенным материально-вещественным составом, а главное — люди. И можно теперь определенно сказать: исторически выведенный тип человека в России оказался нежизнеспособным — стал вместе с социализмом разваливаться и приобретать облик чего-то пещерно-доисторического. А потому что это совершенно искусственно выведенный тип. Взглянем теперь попристальнее на первое его слагаемое.
Аскетизм, точнее — такая интенция, наблюдалась у разных народов во все времена: культивировалась в античном мире у стоиков, активно присутствовала в буддизме, в иудаизме формировала протестное движение караимов, сопровождала жизнь многих монашеских орденов Западной Европы…
Конечно же, и в России.
Однако с важной своей особенностью — индивидуальным отличием.
В других странах аскетизм принимался во имя чего-то превосходящего материальные выгоды. В России — из-за отсутствия выбора, без спроса самого человека, принуждаемого к аскетизму внешними обстоятельствами. В средневековой Европе (во все века свободной для перемещений) активные люди могли идти в различные ремесленные цеха и достигать уровня как минимум подмастерья (зажиточного и уважаемого), в наемные армии, в морскую службу — особенно развивавшуюся с XV века, чуть позже могли уехать в различные по всему миру колонии, а остававшиеся «на своей земле» не жили под страхом смерти от голода. И феодальный порядок в Европе никогда не доводил низшее сословие до абсолютного бесправия, как крепостное право в России. Причем в уже не средневековой России бесправие это опускалось до совершенного издевательства. 1848 г. — по многим государствам Европы прокатываются революции, люди борются за гражданское равноправие, свободу печати; парламентаризм закладывается в государственные основы; а личная и имущественная неприкосновенность, равная для всех судебно-законодательная защищенность давно уже действуют и не стоят на революционной повестке дня. Задачи европейских революций 1848 г. через 70 лет будет решать (и не решит) наша Февральская революция. А пока этот год отмечен у нас публикациями «Записок охотника» Ивана Сергеевича Тургенева — страшных записок, которые давно никто не читает, и только школьники осиливают из них первый рассказ «Хорь и Калиныч»; он, как раз, самый из всех безобидный. Но дальше скверно, и каждый новый сюжет добавляет серые и черные краски. Хотя сам Тургенев обличительных задач в «Записках» не ставил — просто описал увиденное во время летне-осеннего охотничьего сезона. Прочитайте хотя бы рассказ «Бурмистр» — хватит для общего понимания: изувер-староста мордует деревню, «нелюбимым» делает жизнь хуже ада, но помещика он вполне устраивает, и когда двое крестьян на коленях (!) просят у того полагающегося заступничества — отвечает им кулаком в лицо. А в Европе про «крестьянину в морду» вообще не знали, вернее — знали, что за это запросто попадешь под суд; личной принадлежности тоже не существовало и христианин христианином не торговал.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу