Инна Бачинская - Девушка сбитого летчика

Я вытаращиваю глаза:

– А при чем тут…

– Представляешь, она рассказала, как удаляла мозоли, в лицах и деталях, сняла колготки и показала где, а я… ее…

– Ты ее?..

– Я предложила ей вишневую наливку тети Паши, сказала, друзья привезли из Монако. Там бутылка фирмовая. Она вырубилась после третьей рюмки.

– Это же синильная кислота!

– Ага. Я не пила. А потом вызвала Волика и… вот. Самое ужасное, что ее стошнило на ковер. Бр-р-р! Волик очень извинялся. Можно, я у тебя останусь?

– Оставайся. А водка зачем?

– От стресса. Целый рабочий день она крутила мне… – Баська оглядывается на Веню и заканчивает: – …голову. Представляешь? Спрашивала о тебе, между прочим, рвалась, но я не пустила.

– Спасибо.

– Будешь должна. Наливай!

Мы выпили. Закусили крохотными прошлогодними огурчиками. Подарок Владика, маринад по собственному рецепту. Он кладет в него хрен. С непривычки глаза лезут на лоб.

– Крепкий, зараза! – выдыхает Баська и шмыгает носом. – А по виду не скажешь!

– В смысле?

– Да огурец! На вид – божий одуванчик, а продирает!

– Божий одуванчик? – Я присматриваюсь к Баське.

– Да этот твой Владик! – кричит она. – С его внешними данными ему только блинчики с повидлом стряпать, а тут такое зверство!

– Ты его еще не знаешь, – говорю. – Владик… это гигант общепита!

– Ага. А как твоя крыса?

– Нормально. Всегда со мной.

– А твой котяра… Филипп?

– В смысле?

– Ну… что он, когда она?..

– Ты серьезно? – Я смотрю на Баську. Она отвечает несфокусированным взглядом. – Это же умозрительная крыса! Он ее не видит! Ее никто не видит, кроме меня!

– А-а-а… Ну, тогда… в смысле… ага…

– Ты тоже пила тетипашину наливку? – спрашиваю подозрительно.

– Я? – Баська пытается вспомнить. – Это… – Она трет ладонью лоб. – Кто? Что-то… я… мне… ой, плывет! Бедный Воланд… – Она хихикает. – Ой!

Я мчусь за тазом. Стаскиваю с антресолей, роняя на пол разное барахло. Хорошо, что не выбросила. Баська лежит на животе, одна рука касается пола, лицо в щели между подушкой и спинкой дивана. Меня обдает ужасом – умерла! Я с грохотом роняю таз и падаю на колени перед Баськой. Хватаю ее руку, трясу за плечо. Она что-то бормочет. Жива!

«Да что же это такое! – думаю беспомощно. – С чего ей умирать! Очнись, мать! (Это себе.) Совсем сбрендила?»

– Тетя умерла? – спрашивает Веня. С Филиппом на руках он тихо стоит на пороге. На морде Филиппа обреченное выражение, лапы повисли.

– Тетя спит! – говорю я твердо, отпуская ее безвольную руку. Рука ударяется об пол.

– А таз зачем? – Вот настырный ребенок!

– Стирать буду, – говорю. – Носовые платочки.

– Папа сказал, чтобы я пил молоко. У тебя какое варенье?

А черт его знает, какое у меня варенье! Я его не ем. Стоит в буфете какое-то – кстати, прошлогодний подарок Владика.

– Идем посмотрим. – Я беру его за руку, и мы идем в кухню. – Вот! – Я ставлю на стол банку с вареньем. На банке никаких опознавательных знаков. На крышке – закорючка, тайный масонский код. – Твой папа варил.

– Папа? – Веня на миг задумывается. – Тогда это вишневое без косточек. Давай молоко!

Никак смена растет. Он опускает Филиппа на пол, и тот немедленно удирает…

…Веня спит на кресле-кровати. Баська – на диване. Я расстилаю постель, укладываюсь и щелкаю выключателем ночника. Темень обертывает меня, как одеялом. Она густа, ее можно потрогать пальцем, она звенит едва слышным паутинным звоном. На спинке кровати сидит Белая крыса Амалия. Улыбается насмешливо, разглаживает лапой усы, шевелит кончиком розового хвоста.

– Пошла вон! – говорю я вслух и накрываюсь с головой. – Нет меня. Брысь!

– Неудачница! – фыркает Амалия. – Я всегда знала, что ничего путного из тебя не выйдет. Ленивая. – Она загибает коготь на лапе. – Инертная. – Еще один коготь. – Безразличная. Руки-крюки. Отвратительный почерк. Неряха. Не умеешь себя поставить. Сутулишься. И медведь на ухо наступил!

– Все? – Я высовываюсь из-под одеяла.

Тишина. Амалии нет. Я рывком сажусь. Включаю ночник. Тусклый зеленый эллипс появляется на поверхности тумбочки. На спинке кровати никого.

– Эй, ты где?

Молчание. Ночник самопроизвольно гаснет, и я с трудом сдерживаю вопль.

…Мне снова шесть лет, я заявилась со двора исцарапанная, грязная, кругом виноватая. Амалия звала меня, но я делала вид, что не слышу. Прекрасно понимая, что она прекрасно это понимает и расплата неминуема. Она молча отправила меня в ванную комнату. Налила горячего молока. Молчать она умела так, что мурашки по коже.