Александр Силаев - Пародии

Она закрыла глаза руками и не видела, как топор опустился.

Убил сразу. Остановился на миг... затем продолжал. Лицо в кровавое месиво. Тело в куски. Махал топором без устали и без жалости, рубить, так рубить.

- Ишь ты, - прошептал удовлетворенно. - А то заладила: серый, серый... Рыжий он, своими глазами видел. Ну что с дуры возьмешь?

Минут десять он ходил по квартире, разговаривал сам с собой, брал ненужные вещи и клал обратно, двигался быстро, говорил четко, на бывшую жену не смотрел. А затем открыл окно и сиганул с девятого этажа. После соприкосновения с асфальтом он умер. Никто его, конечно, не спас.

Остается добавить, что у Гопштейнов никогда не было ни котят, ни кошек. Ни серых, ни рыжих, ни красных. Вообще никаких. И попугаев не было. И пчел. И дроздов. Как и сами Гопштейны, звери обходили этот дом стороной.

Александр Силаев

Как продать родную мать?

У него были свои представления о богатстве. Он долго мешкал, пока выбрал в толпе того, кто выглядел посолиднее - и направился к нему своей пошатывающийся походочкой, и направился, распугивая городских букашек и окрестных котов. Людей не распугивал, людей он больше не замечал. Люди перестали для него жить. Для него жил только парень в черном плаще до пят, расстегнутом, но оттого не менее черном. И до пят. Костюм на парне был серый. Еще невыбритые щеки и воспаленные глаза, как будто не спал ночью, как будто чего другое делал...

- Молодой человек, - обратился он к небритому, да солидному, да костюмному, да неспящему, да КРУТОМУ, - хотите, я вам продам?

Его измерили взглядом.

- Не-а, не хочу, - сонно отозвался молодой человек. - Не хочу, на хрен. Хоть убей.

- Вы же не знаете, что, - удивился ошарашенный.

- А все равно не хочу, - упрямился стойкий.

- Я вам это самое, - проскулил жалобный, - родную мать хотел продать... Насовсем! За тридцать этих, а?

- Штук, что ли? - догадался молодой.

- Ага, - обрадовался настырный, ласково заглядывая небритому в глаза.

Глаза тоже были какие-то нелюдские, небритые, что ли, или непричесанные, или просто неумытые - глаза-то. Скорее всего просто неумытые, но и небритые, небритые тоже. А еще они горели святым огнем и обжигали солнечным жаром, а еще они смеялись - но как-то сонно. Обычно он надевал темные очки, чтоб глаза не слишком горели и не слишком обжигали прохожих, и прохожие не загорались внезапно и не сгорали в муках и боли от сияния его глаз. Он ведь любит людей, как увидит человека, так и кончает - счастливый, любвеобильный... Поэтому он заботится о людях, пряча солнечный жар. А сегодня почему-то без очков. Но и глаза не сильно горят. Так, смеются себе небрито о чем-то своем.

Он рассматривал навязчивого, без особого интереса: добротный мужичонка, в штанах, в пальто, а пальто надето прямо на майку, точнее - на импортную оранжевую футболку, под которой скрывает тело добротный мужичонка в штанах. Он казался простым, честным, в доску своим и в рейку нашим...

- А что я с ней, извините, буду делать? - извинился черноплащно-серокостюмный.

- Ой, да что угодно, - заквохтал мужичонка, приплясывая на месте и озираясь по сторонам. - Продадите ее еще кому-нибудь. Она у меня женщина видная, работящая, прям как лошадь. И такая же ручная. Много есть не просит, нрава смирного. Я бы даже сказал, кроткого. Христом богом клянусь, о...еть мне на этом месте.

Он деловито поинтересовался:

- А вырываться не станет?

- Ну что вы, - с видом оскорбленной невинности замахал лапами мужичонка. - Я же сказал: овца овцой, едрить ее в душу. Смирная такая, как букашка. А работящая, как три белки в колесе. Или даже пять. А бунтоваться будет - вы ее на ошейничек, да плеточкой по роже, по роже, она этого ох как не любит, бедняжечка-то моя.

- Ну и где она, наша радость? - спросили у интересного мужичонки.

- Где матушка, матушка где? - умилился интересный. - Да дома она, запер я ее, стервозу, чтоб утекать ей неповадно было, дурынде родимой... Она ведь у меня такая дурында, ей все дело сгадить нипочем - я вас приведу, а она утекает, сучара муторная. А к вечеру придет и опять жрать попросит, едрить ее в душу, вертихвостку. Давно хотел в хорошие руки отдать, в добрые. А у вас, молодой человек, как я посмотрел, руки очень ласковые - как раз такие, какие надо.

Тот с любопытством посмотрел на свои руки: обыкновенные. На левой нет мизинца. Отстрелен. Отрезан. Откушен. Нет его. А так нормальные руки.

- Далеко твой дом?

- Близко, близко, соколик, - закудахтала оранжевая майка. - Там через два квартала налево загнуть, зайти изнутри, потом в самый обоссанный подъезд, а на втором этаже будут наши с паскудиной хоромы.