Татьяна Устинова - Отель последней надежды

— Она получила повышение и назначение в Сиэтл. А мы все восемь лет прожили в Вашингтоне. Она сказала, что не может больше жить с человеком, которого никогда нет дома. А тут еще наши знакомые купили особняк в пригороде, а я на государственной службе и такой особняк не смогу себе позволить никогда. И она ушла от меня.

И он стал смотреть на собор, и Надежда стала смотреть на собор.

«Храм мой храм молитвы наречеца» — было написано золотыми буквами на темном граните, и буквы сияли в свете заходящего солнца, и американец спросил, что именно там написано. Надежда объяснила.

— А вы ее любили? — спросила она после того, как объяснила.

— Да.

— И вы долго были женаты?.

— Восемь лет. И еще жили вместе, когда учились в университете в Нью-Йорке. Она была смешная. Не умела говорить, не умела держаться. Потом всему научилась. Она талантливая и быстро все схватывает.

— И что вы теперь будете делать?..

Он не понял.

— Что именно я буду делать?..

— Да, да! Что вы будете делать? Как вы станете жить? Куда денете ваши восемь лет, университет, воспоминания, фотографии?! Куда вы денете жизнь, которой жили раньше и которой больше никогда не будет?!

— Вы так спрашиваете, — сказал он серьезно, — как будто я знаю ответы на эти вопросы.

— А вы не знаете?

— Нет.

— И я не знаю! Но я сегодня целый день хочу позвонить мужу, и все время думаю только о том, чтобы вы от меня отвязались и чтобы я могла просто набрать его номер и услышать его голос! Вы это понимаете?!

— Понимаю, — согласился Дэн Уолш. — Только ничего хорошего из этого не выйдет.

— Почему?! — закричала Надежда. — Ну откуда вы знаете, что не выйдет?! Вы что, пророк?! Кумская Сивилла?! А вдруг он сидит и ждет, и смотрит на телефон, и думает только о том, что я ему не звоню?! Вдруг он не решается мне позвонить, потому что он гордый и сильный человек и не может перешагнуть через себя?! А я позвоню, и все вернется и станет как было?! А вы мне мешаете! Вы и Лидочка!

— Я вам не мешаю, — процедил американец сквозь зубы. — Хотите, я отойду и стану под эту вашу колонну, которая может упасть на любого проходящего мимо, а вы звоните! Оттуда ничего не слышно, а вы мне потом скажете, изменилась ваша жизнь или нет! Хотите?!

— Да! — крикнула Надежда. — Да, хочу! Идите хоть под колонну, хоть к черту, а лучше всего в «Англию», а я прямо сейчас позвоню своему мужу!

И она выхватила из сумки телефон.

Слезы текли и капали на панель мобильника, и руки отчего-то тряслись, как будто она шизофреник или алкоголик. Нужно сходить к доктору Трутневу. Пусть он ей валокордин, что ли, дает! По тридцать капель ежедневно!

Американец не пошел ни к черту, ни в «Англию». Он оглянулся по сторонам, примерился и, опершись рукой, длинным прыжком перемахнул через заграждение, окружавшее запертый на ночь собор, проскакал по ступенькам вверх и исчез за колонной.

Надежда проводила его взглядом. В трубке длинно гудело.

— Да, — сказал совсем близко уверенный голос человека, по которому она так печалилась и который ее разлюбил. — Да, я слушаю!

— Павлуш, привет, — быстро выговорила она и утерла слезы. Господи, как она рада его слышать! — Это я.

Он помолчал.

— Привет.

И как только он сказал «привет», все стало ясно.

Он не ждал, не надеялся, не сидел с телефоном в руках. Гордость ни при чем. Он не собирался ей звонить и был не рад тому, что позвонила она.

У него изменился голос, и она, знавшая все его оттенки, поняла, что муж недоволен и боится. Недоволен тем, что позвонила, и боится того, что она будет страдать и плакать. Он не хотел ни слез, ни страданий.

— Что ты поделываешь? — продолжая игру, которую уже проиграла, спросила она бодро. — Где ты? Как ты?

— Да ничего я не делаю! — ответил он с раздраженной настороженностью. — Вот по городу гуляю. А тебе-то что?!.

— Как твои дела? — из последних сил продолжала она. — Все нормально?

— Да все у меня нормально! — Теперь он уже возмущался. — Все отлично!

— Ну и хорошо. — Сил не осталось, слезы лились все сильнее, попадали на губы и стекали по подбородку. — Тогда я больше не буду к тебе приставать, извини меня, пожалуйста.

— Пожалуйста, — извинил он ее и положил трубку.

Американец ходил под колоннами и рассматривал что-то, задирая голову.

Ни за что не стану его окликать. «Англия» — вот она. Доберется сам. Мне необходимо побыть одной.

Может быть, мне просто дойти до Дворцового моста и утопиться в Неве. И чтобы никто, ни один человек в мире не смел мне мешать!..